Адаптация
Шрифт:
– Раз мечтал, так надо дать в морду, и все. Впрочем, я знаю, – внимательно посмотрела она мне в глаза, – ты просто боишься, что тебя могут в драке убить.
– Может быть. Скорее, покалечить.
– Ну, за калекой я уж как-нибудь доухаживаю, – с серьезным видом сказала Лиза. – А если убьют, ты зато умрешь настоящим человеком. Разве не так?
Она смотрела своими чайными глазами мне в глаза. В них не было и тени насмешки. Только тепло.
– Так, – сказал я.
– Я однажды прочитала про Че Гевару, – не моргая, сказала Лиза. – Когда его пришли убивать, он заметил, что у солдата, которому приказали его расстрелять, дрожат руки. И Че Гевара сказал этому
Мне стало жутковато. Холод прошел по моему лицу. Я чувствовал, что с этой женщиной я распрямляюсь. И почему она утверждает, что мы не будем жить вместе? Буквально в несколько секунд я почувствовал, что стал невероятно силен – будто прямо сейчас, пренебрежительно и вальяжно управляю всем миром.
– Я бы добавила к этим словам знаешь что? – услышал я голос Лизы, – вернее, перевела бы их для людей знаешь как? «Не бойся, ты будешь убивать человека», – вот что сказал он. Потому что, а если бы на его месте была женщина? Я, например? Хотя, – опустила она голову, – я, честно говоря, не знаю, сказала бы я что-то такое на его месте…
Мы помолчали.
– У тебя… были еще мечты? – наконец сипло сказала она.
– Да.
Она молчала, не поднимая глаз.
– Была еще вот такая мечта… Когда я понял, что навсегда стал взрослым, то снова захотел стать ребенком.
– Это, наверное, сделает Бог, – кивнула, не поднимая глаз, Лиза, – если, конечно, после смерти наши души влетят в другую женщину и мы снова родимся и станем детьми.
– Я бы очень хотел снова пожить ребенком. Пусть даже девочкой, а не мальчиком, все равно.
– И я, – подняла она голову. – И мне. А о каких ты женщинах мечтал?
– Что?
– Ну, о каких женщинах ты мечтал в школе или когда, например, мужчиной стал? – Она смотрела мне в глаза. – Вы ведь всегда мечтаете о каком-то особом типе женщины, с которой хочется переспать: тело, внешность…
– Откуда вдруг такие сведения? – усмехнулся я.
– Мне брат двоюродный рассказывал. Выпил один раз и рассказал, что у каждого мужчины есть свой недоступный тип женщины, с которой он мечтал бы переспать. Не жениться, а именно переспать. Вот он сначала мечтал со своей учительницей, а потом с китаянкой или японкой. А ты? Кто-то с культуристкой хочет, с негритянкой. А у тебя?
– Это… не у всех, наверное, есть.
– Слушай, давай без наверное. Мы же договорились говорить правду! Итак, я вся внимание.
– Нет.
– Что – нет?
– Об этом я рассказывать не хочу, – сказал я.
– Как? Как… – она подняла брови в весело-гневном удивлении.
– Это моя тайна и умрет она со мной, хоть ты и переживешь меня на несколько секунд, Лиза. Выдавать тайны мы не договаривались. Так что извини. Эту тайну ты у меня и под пыткой не вырвешь.
– Ладно… – откинув назад голову с рассыпавшимися волосами, Лиза как-то немного искусственно рассмеялась. – Я подумаю над каким-нибудь особенно страшным способом пытки, чтобы узнать твою тайну.
– А о чем ты мечтала? – спросил я.
– У меня все проще, – пожав плечами, сказала она. – Я еще с детского сада мечтала полюбить мужчину. Ну вот, выросла и полюбила.
– Кого? – несколько глупо спросил я.
Лиза, слегка наклонив голову, посмотрела на меня и сделала один свой глаз большим, а второй – маленьким. При этом она не особенно улыбалась.
– Я – полюбила – тебя, – четко разделяя слова, сказала она. – И чего я не буду делать, так это стесняться своей любви.
Способ вернуться в рай
В воскресенье
Ладно.
На машине мы доехали до Киевского вокзала, спустились на пристань, купили билеты и сели на отходящий катер.
Было еще утро, любителей покататься по Москве-реке в этот час было совсем мало. Мы сидели в открытом кафе на палубе, смотрели на проплывающий мимо берег.
– Мужчины, повзрослев, сохраняют детское восприятие жизни, а женщины еще девочками смотрят на мир с подлой трезвостью, – вспомнил я вычитанные когда-то слова жены Мандельштама.
– Хорошее наблюдение, – сказала Лиза, – я с ней почти согласна. Только женщины не сразу такие уж подло-трезвые, они такими постепенно становятся. Знаешь, к чему я? К тому, что я тоже не исключение из общего правила. Это сейчас я такая умная и романтичная, Саша. И большинство нормальных начитанных девчонок в моем возрасте такие же, понимаешь? Мы очень способны вдохновлять вас, мужчин. Я тебя ведь вдохновляю, правда? Но вдохновляем-то мы вас до определенного возраста. У всех женщин этот возраст разный. Когда мы чувствуем, что пора создавать семью и рожать ребенка, мы меняемся и становимся жутко материальными. Причем все без исключения, будь я хоть принцесса, хоть продавщица. Конечно, у всех это происходит по-разному. Но мы все такие. Даже западные женщины меняются, я уверена. Да и вообще, я ухахатываюсь над феминизмом! Ведь феминизм – это вид развития женщины, в котором главная идея добиться материальной, а не духовной независимости от мужчины. А женщина всегда и мечтала быть материальной, что же здесь нового? Ты думаешь, почему некоторые из нас с поэтами живут? Не потому что стихи обожают. Просто нам нравится быть с мужчиной, который пишет талантливые стихи. Мы восхищаемся больше не произведениями, а написавшим их человеком. Конечно, я литературу люблю и понимаю, но что толку от Лермонтова и Достоевского, если бы на свете не существовало мужчин! Искусство всегда идет против материальной жизни. Поэту нужно насочинять стихов до тридцати лет, а потом или забросить все, или умереть.
– Знаешь, мне уже тридцать восемь.
– Помню, ты говорил. Знаю, что ты неудачник и жизнененавистник.
– И ты говоришь это мне… любя? – неискренне усмехнулся я.
– Конечно! Прежде всего – правдиво. Если б не любила, то я бы тебе страшно врала. А что, ты разве удачник по жизни? Обожаешь жизнь?
– Нет, но…
– Не надо нокать. Скажи честно: я неудачник, лузер! Я, если хочешь знать, неудачников как раз и люблю больше всего на свете. Потому, что по правде, они самые настоящие. Только неудачники, несмотря на их противное нытье, правильнее всего чувствуют мир, то, что он несправедливо устроен. А те, кто преуспевает, приспосабливаются к мировой несправедливости, то есть врут, врут, врут! А потом настолько завираются, что и сами искренне верят в свое вранье. Вот с этими-то конкретными врунами мы, женщины, и обожаем создавать семьи, по горло начитавшись стихов и романов в юности. И я когда-нибудь… То есть, – поправилась Лиза, – создала бы семью с вруном, бросив тебя на фиг, если бы не знала так точно, что все скоро закончится.