Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская
Шрифт:
— Куда вы ведете этих людей? — спросил Фридрих, опуская забрало и выставив вперед копье.
— Туда, куда бы с удовольствием отправили и тебя! — дерзко ответил один из разбойников.
— Не оскорбляй своей наглостью Господа! — воскликнул Фридрих. — Отпусти этих людей или кровь твоя обагрит землю!
Принц и спутники его были настроены очень решительно, и разбойники, бросив свою добычу, разбежались в разные стороны.
— Я не станут расспрашивать несчастных, кто они и куда идут, — сказал принц Мерсбургу. — Похоже, они честные люди, так что не стоит злоупотреблять нашим положением победителей.
По причине опущенных забрал женщины не могли ни расслышать
— Я не хочу расспрашивать этих несчастных, — продолжал Фридрих, — любопытство противоречит законам рыцарства. Питреман, посадите обоих молодых людей на лошадь позади себя и довезите их до первого постоялого двора, где, на ваш взгляд, им можно безбоязненно остановиться, а сами поезжайте в Трир: к тому времени мы уже доберемся до города и остановимся в гостинице «Золотой флорин». Если спасенные будут расспрашивать про нас, проявите такую же сдержанность, какую проявили мы по отношению к ним: соблюдение тайны является священным законом благородного сословия странствующих рыцарей.
Оруженосец уехал, увозя спасенных беглянок, а оба рыцаря продолжили свой путь.
Напомним: рыцарское служение бескорыстно, а потому рыцари могли не называть своих имен и не спрашивать имен тех, кого они спасли. Переодетых женщин, не произнесших ни слова, узнать было трудно, а мужчин в рыцарском облачении с опущенными забралами, полностью скрывавшими лица, и вовсе невозможно. Вдобавок шлем, защищавший голову, изменял звучание голоса, и по нескольким словам, что принц произнес в гневе, Аделаида не могла распознать его, тем более что она не ожидала встретить его на своем пути.
Спасители не стали ни о чем расспрашивать, беглянки также предпочти хранить молчание. Оруженосец высадил их возле трактира, что по дороге на Франкфурт, и уехал, не посчитав нужным сообщить имена тех, кто оказал им неоценимую услугу.
Оставим же рыцарей держать свой путь в Трир, куда в свое время мы к ним вернемся, и последуем за нашими героинями.
Беглянки долго обсуждали нападение разбойников.
— Неужели, — восклицала Аделаида, — неужели эти люди, выпустив нас, снова решили нас арестовать? Неужели с нами вновь поступили столь же гнусно, как в замке Шиндерса? Ах, неужели мы никогда не вырвемся из их рук? Если бы я не была уверена в твоем отце, — продолжала принцесса, — я бы непременно заподозрила предательство.
— Ах, сударыня, мой отец не мог предать нас.
— Я знаю, а потому крайне удивлена.
— Сударыня, нападение на нас легко объяснить. Помните, отец мой просил соблюдать глубочайшую тайну. Те, кто пустились за нами в погоню, наверняка следили за отцом, а потому быстро нас хватились и послали за нами погоню.
— Разумеется, это предположение — первое, что приходит на ум; но как объяснить появление незнакомых рыцарей?
— О сударыня, как это ужасно, когда приходится подозревать даже тех, кто оказал тебе поистине неоценимую услугу!
— Вот до чего доводит несчастье… Так что ты думаешь о тех бравых рыцарях, что вырвали нас из рук гонителей наших? Мы обязаны им жизнью.
— Без сомнения, сударыня.
— Ах, если бы нашим спасителем был маркиз Тюрингский, — мечтательно вздохнула Аделаида, — как было бы сладостно соединить в сердце своем любовь и чувство самой искренней признательности… Но почему спасители наши не представились? Когда совершаешь столь благородный поступок, зачем
— Дорогая госпожа моя, воистину великодушие наших спасителей достойно вас!
— Увы, Батильда, душа моя уже не та, что прежде: истерзанная горестями и несправедливостью, она стала чаще склоняться к злу, нежели к добру; вот каковы результаты тирании и произвола! Теперь я понимаю, что в темнице злоумышленники не исправляются, а, напротив, становятся гораздо более опасными. Если мне снова доведется встать у кормила власти, у себя в государстве я уничтожу тюрьмы: побывав в заточении, я на себе ощутила всю жестокость тюремных заведений. Призывая людей к добродетели, не стоит ежеминутно предлагать им зрелище порока. Когда хочешь обратить человека к добру, обращайся к его душе, а если причиняешь ему зло, жди, что он ответит сторицей. Глупо полагать, что ты отвратишь человека от зла, если запрешь его в темницу. А если ты знаешь, что заточение лишь озлобит его, зачем тогда его запирать? Не лучше ли поискать иных методов исправления?
— Но, сударыня, — произнесла Батильда, — разве вы не видите, что человека гораздо проще запереть, нежели убедить? А глупость, как всегда, указывает самую простую дорогу. Ваши несчастья, сударыня, заставят государей задуматься о предназначении своем.
— Боюсь, Батильда, ты заблуждаешься, — отвечала принцесса. — Ибо про себя могу сказать, что из-за причиненного мне зла я чувствую себя способной причинить столько же зла другим; а ведь если бы меня не ввергли в бездну несчастий, зло никогда бы не коснулось души моей: я была бы такой же жертвой, как и они… Сейчас же, Батильда, душа моя уже не та, что прежде, несчастье изменило ее, в характере моем появилась жестокость, малейшее неповиновение вызывает у меня раздражение… Но оставим этот разговор: пора двигаться дальше, ибо мы все еще в опасной близости от тех мест, где нам с трудом удалось избежать стольких бед. Думаю, лучше нам отправиться не в Трир, а отдать предпочтение Франкфурту, куда мы доберемся довольно быстро, ибо здешняя дорога ведет как раз в этот город. К тому же сейчас там проходит большая ярмарка, и мы легко затеряемся в ее многолюдье; там наконец мы приобретем женскую одежду, а потом посмотрим, что нам делать: надеюсь, обстоятельства сами нам подскажут.
На постоялом дворе, куда спаситель привез их, нашлась плохонькая повозка, и хозяин заведения за небольшую плату согласился отвезти беглянок во Франкфурт, купеческий город, прославившийся богатством своих жителей. Прибыв на место, дамы прежде всего приобрели женское платье, а потом решили отдохнуть несколько дней.
Постоянно возвращаясь в мыслях своих к рыцарям, что спасли им жизнь, Аделаида воображала, что среди отважных спасителей их находился предмет ее восхищения и любви… Однако ничто не подтверждало предположений ее, и, постепенно успокоившись, она принялась размышлять, что им делать дальше. А пока она думает, мы вернемся к нашим рыцарям и узнаем, что с ними приключилось.
Довольные, что совершили доброе дело, Фридрих и Мерсбург поехали в Трир, где к ним должен был присоединиться их верный оруженосец Питреман.
Когда они, как и было условлено, встретились с ним в гостинице, Фридрих спросил оруженосца, не сказали ли ему что-нибудь спасенные ими юноши.
— Они были исполнены признательности, ваша светлость, — ответил тот. — Но если вы позволите мне высказать собственное мнение, я скажу, что эти двое явно не принадлежат к нашему полу, и, если бы вы позволили мне расспросить их, я бы наверняка это выяснил. Готов держать пари, это были переодетые женщины.