Адмирал Корнилов
Шрифт:
Только после его смерти Елизавета Васильевна узнает, как в действительности прожил последний месяц своей жизни её муж, отец её детей — человек, о котором Лев Толстой напишет: «герой, достойный Древней Греции»; которому Николай I повелит поставить памятник на том месте, где он погиб; которого скульптор М.Микешин увековечит вместе с М.П.Лазаревым и П.С.Нахимовым на памятнике «Тысячелетие России» в Великом Новгороде.
До 8 сентября 1859 года это человек, которого знал флот, после — вся Россия и Европа.
…Из «журнала»:
«8 сентября. Тяжёлый день и по предсказанию Афинского календаря, и по всем соображениям, надо было ожидать наступления неприятеля. Утром явился князь Ухтомский с пленным французским
«Корнилов и его товарищи, — писал Е.Тарле, — уже с этого момента увидели, что отныне им следует рассчитывать на самих себя и ни на кого больше…
Что такое Меншиков, как он устраивает армию и руководит ею, это Корнилову стало совершенно ясно, уже когда севастопольцы увидели, в каком состоянии пришли к ним отступавшие от Альмы войска: «Ни госпиталей, ни перевязочных пунктов, ни даже достаточного количества носилок для раненых не было, и этим объясняется огромное количество раненых, оставленных на поле сражения… Вместо интенданта был в армии подрядчик, и не знал солдат, где его каша»» [142] .
142
Тарле Е.В.Крымская война. Т.IX. М., 1959. С.123.
Воочию убедившись в поражении наших войск на Альме, Корнилов спросил у князя Меншикова:
— Что делать с флотом?
— Положите его себе в карман, — ответил Светлейший — остряк.
«Корнилов, как и все жители Севастополя, узнал об уходе Меншикова с армией к Бахчисараю только после того, как это событие совершилось, — отмечал Е.Тарле. — Корнилов настойчиво требовал приказаний насчёт флота, и приказание было Меншиковым отдано: «Вход в бухту загородить, корабли просверлить и изготовить их к затоплению, морские орудия снять, а моряков отправить на защиту Севастополя»» [143] .
143
Там же. С.129
Вопрос, который не давал Корнилову заснуть всю ночь, стоил того, чтобы самый молодой вице-адмирал пошёл на невиданный шаг: нарушая субординацию, иерархию и устав, Корнилов созвал военный совет.
С каким презрительным недоумением и подобострастным негодованием говорили об этом его шаге те, кто в это время отсиживался в штабе у Меншикова или в далёкой столице! Они не понимали, как это какой-то худородный бедный выскочка посмел строить из себя военачальника, когда был же всё время рядом Его Светлость князь Александр Сергеевич — как-никак главнокомандующий?!
«Но неужели после альминского сражения власть главнокомандующего поколебалась до того, что приказания его, по важности своей не терпящие отлагательства, не считались уже для его подчинённых обязательными, а им позволительно было совещаться, следует или нет приводить их в исполнение?» — надменно вопрошает П. Хомутов в своих воспоминаниях.
…Рано утром 9 сентября в обширную кают-компанию флагманского корабля Корнилова «Великий Князь Константин »один за другим, в парадной форме,
…В документах того времени часто описывается этот совет, и неизменно одинаково, стратегически верно и исторически выверенно расставлены в них акценты. Множество строчек исподволь, тактично и сочувствующе подводят к самому «больному» моменту, чуть не промаху, как считается, в стратегии Корнилова тех дней. Что же произошло?
— Господа! Наша армия отступает к Севастополю, вследствие чего неприятель легко может занять южные Бельбекские высоты, распространиться к Инкерману и к «Голландии», где ещё не кончена постройка оборонительной башни, и, действуя с высот по кораблям эскадры Павла Степановича, принудить наш флот оставить настоящую позицию. С переменой боевой позиции наших судов неприятельскому флоту облегчается доступ на наш рейд, и если союзная армия успеет в то время овладеть северными укреплениями, то даже наше геройское сопротивление не спасёт Черноморского флота от гибели и позорного плена.
Корнилов обвёл всех собравшихся внимательным взглядом и вдруг подумал: «Сколько их будет на моей стороне всего через минуту?..»
— Господа. Я предлагаю всем нам выйти в море и атаковать врагов, столпившихся у мыса Лукулл. Рассчитываю, что при счастии мы разметаем неприятельскую армаду и тем лишим союзную армию продовольствия и подкрепления, а при неудаче — избежим постыдного плена, сцепившись абордажем с кораблями неприятеля, взорвёмся вместе с ними. Спасая честь русского флага, наши моряки защитили бы грудью и родной свой порт, ибо союзный флот, оставшись даже победителем, так был бы обессилен гибелью большей части своих кораблей, что уже не дерзнул бы атаковать остальные приморские батареи Севастополя, а без содействия флота, как вы все понимаете, господа, союзная армия, конечно же, не овладеет городом…
Безмолвие повисло в кают-компании. От начальника штаба исходила такая взволнованность, такой отвагой веяло от его слов. Не так были воспитаны черноморцы, чтобы не предпочесть, хотя и безрезультатную, но славную гибель в борьбе с врагом перспективе сдаться живыми в руки противника.
«Какой неувядаемый блистательный венок, — писал лейтенант Асланбеков, — готовился Черноморскому флоту: 14 кораблей, 7 фрегатов и 10 пароходов хотели сразиться с 33 кораблями и 50 пароходофрегатами. С какой дивной чудной памятью погрёб бы себя в волнах Чёрного моря Черноморский флот! Если ему уже назначено погибнуть, что может ли быть славнее смерти? И какие чудеса храбрости увековечил бы за собой этот сонм героев, эта горсть храбрых? Россия бы отпела по нас вечную память…»
И всё же…
«…но с выходом флота и удалением армии что бы последовало? Город был бы взят, и неприятель торжествовал бы занятие первого русского порта. А что важнее для России: порт или флот? Конечно, порт, — это ключ Чёрного моря».
Долгое время никто не осмеливался первым нарушить молчание, хотя стало очевидным другое решение.
Затопление входа на рейд — вот о чём подумалось многим тогда на совете. Но как решиться на эту жестокую меру? Запрудить порт и безвыходно запереться в нём — не значило ли признать своё бессилие бороться с врагами на море, отречься от самого звания моряка?.. Своей любовью к делу черноморцы довели свои корабли до высокого совершенства в боевом порядке, в артиллерии и в искусстве управления — и в то время, когда выросло и окрепло создание их рук, надлежало принести его в жертву, своими руками потопить в волнах родного порта прекрасные корабли. Это походило на самоубийство: речь шла не о том даже, чтобы принести на алтарь Отечества имущество моряков, — нет, надлежало смять безжалостной рукой всё то, к чему направлены были все нравственные силы, в чём видели они своё призвание, свою будущность, славу России.