Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал
Шрифт:
Прежде чем начать, я сделаю небольшое отступление. Немцы подписали международное соглашение Женевской конвенции о содержании военнопленных, а Советский Союз – нет. Поэтому немцы считают, что у них развязаны руки по отношению к пленным на захваченных территориях, и они могут творить что хотят, и они международному суду неподсудны, и в чём-то они правы, хотя и не во всём. Победитель – вот кто будет судьёй, а немцам мы победу не отдадим. Теперь вернёмся к самому рассказу. Моя сестрёнка убежала, оставив нас одних сидеть в сквере на лавочке, и мы смогли спокойно поговорить. Не знаю почему, но эта женщина категорически отказалась называть даже своё имя. Я назвал её Катериной. Не знаю почему, ну вот посмотришь на человека и имя его прямо просится на язык. Не знаю, угадал или нет, но поправлять она меня не стала. Катя – врач, молодой специалист, стоматолог. Её по направлению отправили в город на границе, Владимир-Волынский. Год жила там, лечила, обычная судьба. Но началась война, и с толпами беженцев Катя направилась в тыл. Три дня, всего через три дня их догнали мотоциклисты. Катя в тот момент помогала с перевязками раненых красноармейцев после обстрела колонны с воздуха, и, несмотря на гражданское платье, её отправили в лагерь для военнопленных. Ещё немного отвлекусь: я вот не знал, а Катя пояснила. Оказалось, немцы считали военнопленными всех мужчин призывного возраста, хоть он военный, хоть гражданский, если их ловили, отправляли в лагеря. Да, шесть миллионов военнопленных, о которых трубят, хвастаясь, немцы, есть такое дело, только вот военных из них даже не треть, меньше. Да и те в основном тыловики. Ведь как уже стало известно, боевые части советских дивизий сражаются
Хотя как раз большинство предателей это украинцы, особенно из западных областей, русские действительно встречаются, но их куда меньше. В общем, эти капы сопровождали колонну к котловану. Там уже ждали пулемётчики. Пленных спускали вниз, на дно, и пулемётчики из полутора десятков «максимов» расстреливали всех, кто был внизу. После этого конвойная рота спускалась вниз и штыками добивала выживших. Обязательно штыками. Тратить попусту патроны им было запрещено. Тут вторая конвойная рота подводила следующую группу пленных. Их под пулемётами заставляли всех расстрелянных разложить рядами по дну карьера и засыпать песком. Лопаты и тачки выдавали. Когда над расстрелянными был слой песка, говорят там, где лежали недобитые, капы плохо делали свою работу, песок шевелился. Как только закопали, и этих пленных расстреляли, вели уже новую колонну пленных. И вот так пленные и закапывали предыдущих расстрелянных раз за разом. И длилось это не один день, неделями.
Конечно, Катя об этом ничего не знала и на тот момент имела естественный цвет волос. За неделю до того, как Катю вывели из лагеря с очередной колонной, направляющейся к карьерам, наша дальнебомбардировочная авиация совершила воздушный налёт на станцию в Польше. Он прошёл отлично. Всё горело и взрывалось, крупный железнодорожный узел, через который шло снабжение нескольких немецких армий, был разрушен за несколько дней, но экипаж одного бомбардировщика немцы при возвращении всё же подстерегли и сбили. Тройка «мессеров» зашла со стороны солнца и расстреляла бомбардировщик. Стрелки, как могли, отбивались и сбили одного немца и подбили второго, третий перестал наскакивать на зубастую цель. Однако было поздно, бомбардировщик был сильно повреждён и пошёл на посадку. Часть экипажа выпрыгнула с парашютами, другие совершили посадку на брюхо вместе с командиром экипажа. Тут и остальные подбежали, недалеко приземлились. Лётчики сняли пулемёты и направились за отступающим фронтом. Сели они уже на нашей бывшей территории, успели перелететь Буг. По пути лётчики обрастали людьми, на них выходили окруженцы, и, когда они оказались в окрестностях песчаных карьеров, это уже был крупный спаянный частыми перестрелками с немцами отряд, которым руководил командир экипажа майор Лапотников. Сам отряд насчитывал в своём составе сорок семь бойцов. Когда разведчики доложили майору, что на опушке какая-то странная возня, он не понял и решил посмотреть лично. И увидел, как всё происходило, только вот помочь ничем не мог. С ним было всего два бойца, остальные чуть дальше устроились. Да и майору в голову не приходило, что немцы сейчас расстреляют всех, кого загнали в карьер, это было выше его понимания. Большинство были в гражданской одежде, виднелись пятна женских платьев. Так что он и его разведчики в кровь искусали кулаки, наблюдая, как пулемётчики, а они все были в советской красноармейской форме, только с нарукавными повязками помощников гитлеровцев, расстреливают своих сограждан. Немцев там пятеро всего было, что на плёнку фотоаппаратов документировали расстрелы. Лапотников сообразил, что скоро будет следующая партия, поэтому отправил бойцов за отрядом. Когда их привели и бойцы, рассредоточившись, начали готовиться к бою, как раз привели следующую партию. Пока их гоняли и заставляли закапывать последних расстрелянных, наши окруженцы успели подготовиться и незаметно занять позиции. И они вдарили, скорострельные авиационные пулемёты буквально просеки прокладывали среди пулемётчиков. Однако и те успели открыть огонь, но стреляли они не по окруженцам, а туда, куда были направлены стволы их пулемётов, в карьер, они расстреливали пленных. Недолго постреляли, их уничтожили, но потери среди освобождённых были большими. Разведчики во время схватки броском достигли одного немца, что залёг в стороне, и утащили его в лес, это был унтер. Многие из спасённых, покидая котлован, разбегались, среди них была и Катя. Ей повезло, она добежала до окруженцев, и они её приняли, им нужен был врач, даже такой. Отряд быстро уходил, ведь по их пятам немцы быстро бросили группу для преследования. Когда смогли оторваться, решили допросить немца, а кроме Кати никто немецкого языка не знал. Когда начали допрос, немец особо их делишки и не скрывал, и охотно всё рассказывал. Тогда-то Катя и поседела, когда осознала весь ужас рассказа немца. Четыре котлована из пяти были засыпаны вровень с поверхностью, а пятый наполовину. Наши окруженцы помешали. Вдумайтесь, четыре котлована! А ведь некоторые из них имели глубину до пятнадцати, а то и двадцати метров, да и размеры впечатляли.
Я сидел и слушал, как Катя глухим голосом всё это рассказывает, а у меня перед глазами эти засыпанные котлованы, и песок шевелится. Я сам чуть не поседел. Я спросил у Кати, правдив ли её рассказ, и она показала на руке вытатуированный длинный цифровой номер, эти номера накалывают всем военнопленным, вот и у неё он был. Дальше история проста, немца повесили, как военного преступника его решили не расстреливать, а повесить. Отряд отправился дальше. За месяц он сблизился с передовой, но их стали преследовать. Майор Лапотников со своими лётчиками из экипажа и самыми лучшими бойцами остался организовывать заслон, чтобы остальные ушли. Уходя, люди слышали, как в течение получаса позади шёл страшный бой. Когда всё стихло, стали звучать редкие винтовочные выстрелы. Окруженцы не раз встречались с немцами и знали, что сейчас там добивали раненых. Все бойцы, что вызвались остановить преследователей, погибли, но дали своим уйти. У передовой окруженцы встретились с другой группой, ею командовал командир дивизии, и, совместно прорвав оборону, ударив с тыла,
Тронув струны гитары, настраиваясь на песню, я запел:
Я полмира почти через злые бои Прошагал и прополз с батальоном, А обратно меня за заслуги мои Санитарным везли эшелоном. Привезли на родимый порог, На «полуторке» к самому дому. Я стоял – и немел, а над крышей дымок Поднимался не так – по-другому. Окна словно боялись в глаза мне взглянуть. И хозяйка не рада герою — Не припала в слезах на могучую грудь, А руками всплеснула – и в хату. И залаяли псы на цепях. Я шагнул в полутемные сени, За чужое за что-то запнулся в сенях, Дверь рванул – подкосились колени. Там сидел за столом ты на месте моём, Неприветливый новый хозяин. <…> Мы ходили под богом, под богом войны, Артиллерия нас накрывала, Но смертельная рана нашла со спины И изменою в сердце застряла. Я себя в пояснице согнул, Силу воли позвал на подмогу: – Извините, товарищи, что завернул По ошибке к чужому порогу. <…> Зашатался некрашеный пол, Я не хлопнул дверьми, как хотелось, Только окна раскрылись, когда я ушёл, И взглянули мне вслед виновато… [3]3
В. Высоцкий.
– Я понимаю, песня не сказать, что хорошая. Но жизненная. Я ведь, что вижу, то и пою. И раз выдалась мне такая минутка, хотелось бы обратиться к нашим военным медикам, к врачам, а особенно хирургам. Возможно, в этой беде помогут те, кто стоит над ними и командует. Тот боец, который пришёл в свой дом, и оказалось, что он чужой, описал, как лишился руки, пока мы с ним на телеге уезжали в наши тылы. Получил ранение, через некоторое время медсанбат, на операционный стол, и там хирург, несмотря на то, что ранение было не таким уж и серьёзным, операционная сестра на это указала, мотивируя тем, что он просто устал, отпилил ему руку и отправил в палату. Этот случай да, жестокий, но только в том госпитале, где лежал этот раненый боец, подобных сотни.
Услышьте меня, прекратите эту бессмысленную бесчеловечную ампутацию, можно спасти конечность, спасите, иначе уже через пару лет наши города заполнят толпы военных инвалидов. Как вы им в глаза смотреть будете? Может, те, кто может раздавать приказы, пусть отдаст такой приказ, чтобы запретить это дело и спасать конечности во что бы то ни стало. По этой теме у меня тоже есть песня, даже не песня, скорее зарисовка, крик души, но она есть, и я её исполню.
Сейчас песни Высоцкого были в самую тему, вот я их и вспоминал. Жёстко ударив по струнам, я заиграл и запел:
Жил я с матерью и батей На Арбате, – век бы так. А теперь я в медсанбате На кровати, весь в бинтах. Что нам слава, что нам Клава — Медсестра и белый свет! Помер тот сосед, что справа, Тот, что слева – ещё нет. И однажды, – как в угаре, — Тот сосед, что слева, мне Вдруг сказал: – Послушай, парень, У тебя ноги-то нет. <…> Ну а тот, который слева, Всё смеялся, всё шутил. Даже ночью он всё бредил — Всё про ногу говорил, Издевался: мол, не встанешь! Не увидишь, мол, жены! Поглядел бы ты, товарищ, На себя со стороны. <…> Умолял сестричку Клаву Показать, какой я стал. Был бы жив сосед, что справа, — Он бы правду мне сказал…Выждав секунды три, после того как песня смолкла, я продолжил. Минутная стрелка на моих наручных часах продолжала свой бег, и не хотелось бы терять такое драгоценное время. Если я хотел провести запоминающуюся передачу, как это было в первый раз, в чём признался главный редактор перед эфиром, то стоит поторопиться. Оказалось, бум действительно был такой, что эфир выстрелил как из пушки. Но при этом и патриотический подъём резко возрос. Он и так был на огромной высоте, а сейчас зашкаливал. Да много там чего было после того моего эфира, всего и не перечислишь. Например, я выдал информацию о военнопленных, то, что я озвучил, что наших взяли в плен в огромных количествах, вызвало шок у слушателей, об этом никто не знал. Но как оказалось, власть предержащие немного ошибались, это не вызвало панику, злее стали, да, пропало милосердие к противнику и перестали считать их братьями, это точно. В общем, вышло так, что мой тот эфир ещё больше сплотил народ, укрепил его. Видимо сейчас авторы идеи повторного эфира надеялись укрепить этот эффект. Тут ещё наверняка и Берия подсуетился, уверен, что и его уши тут торчат, не только Сталина. Он желает вывести меня на чистую воду, подтвердить свою уверенность, что те письма писал именно я. Вот этого мне не очень хотелось и, хотя я собирался, так сказать, взорвать этот эфир, всё же буду лавировать так, чтобы ни нашим, ни вашим.
Звучание струн моей гитары ещё не стихло, когда я продолжил выступление:
– Надо признаться, в этой истории я немного нагнетал атмосферу, объясняя причину ампутации. Когда мы на телеге ехали с тем бойцом, и я, выслушав его рассказ, обругал того хирурга, то он к моему удивлению встал на его защиту. Во время операции боец был в сознании и видел, что врач действительно шатается и едва стоит на ногах, вторые сутки не спал. Последний хирург в медсанбате, один убит был во время вражеского налёта, второй тяжело ранен, вот он и остался в одиночестве. Конечно, руку вылечить можно было бы, но тут встал очень непростой выбор. Если лечить руку, то это время, а в очереди ещё трое срочных раненых, которым также требуются операции. Этот красноармеец сделал тогда выбор, потерял руку, но и те раненые получили медицинскую помощь и выжили. Однако это лишь мелкий эпизод. Ампутаций, что проводят в госпиталях и медсанбатах, действительно просто нереально много, и это нужно прекратить. Я лично голосую – за. Товарищи, поддержите меня.