Адмирал Ушаков

Петров Михаил

Из деревни подъехала подвода за пойманной рыбой и бреднем. В эту же минуту вернулись игумен со старшим артели.

– Домой?
– спросил Филарет.

– Пожалуй, пора.

Мужики поднялись, стали тушить костер и укладываться.

В Алексеевку Ушаков вернулся уже в сумерках. Поднявшись к себе, он позвал Федора, с его помощью снял сапоги и с наслаждением погрузился в мягкое кресло. Федор, не спрашивая о поездке, ждал новых приказаний.

– Вот что, друг мой, - сказал ему Ушаков, подумав.
– Завтра поедешь в Темников и закажешь у купца чайную посуду персон на десять, фарфоровую, дорогую.

– Для себя?

– Должен я игумена за портрет отблагодарить.

–

Понял, батюшка мой, понял.

16

В Вильно размещалась главная квартира Западной армии, коей командовал сам военный министр Барклай-де-Толли. Император Александр I выехал туда с многочисленной свитой еще 9 апреля. Кроме Барклая-де-Толли, с ним были министр иностранных дел граф Румянцев, принцы Ольденбургский и Виртенбергский, генералы Беннигсен, Фуль, Вольцоген и многие другие. Русский государь слыл непоседой, любил дальние поездки, но нынешнее его путешествие не походило на прежние. Оно было вызвано угрозой нападения на Россию наполеоновской армии.

В отношениях между двумя монархами Александром и Наполеоном, некогда называвшими друг друга "сердечными" друзьями, никогда не было искренности. Они вечно хитрили, стараясь выгадать из этой "дружбы" что-то для себя. Пойдя на Тильзитский договор, Александр надеялся с благоволения Наполеона укрепить могущество своей империи, приобрести новые земли. При переговорах Наполеон намекал что готов склонить к его ногам Турцию, и Александр тешил себя надеждой уже в недалеком будущем присоединить к России Молдавию, Валехию и, может быть, даже Константинополь. Обещания, однако, остались обещаниями, мечты мечтами. Склонять Турцию к ногам России Наполеон не стал. Правда, он позволил Александру отнять у Швеции Финляндию, но это позволение исходило главным образом из его желания покарать шведов за их союзничество с англичанами. Если не считать этой "подачки", Александр от Наполеона ничего не получил. Хуже того, желая заставить Россию жить в вечном страхе за свою судьбу, Наполеон замыслил против нее подобие дамоклова меча - возрождение "великой" Польши, полностью зависимой от Франции, такой Польши, которая присоединила бы к себе Литву и Белоруссию, после чего обратила бы внимание на земли, простиравшиеся до самого Черного моря.

Разлад между двумя монархами в европейских столицах заметили еще в начале 1810 года, когда Наполеону вздумалось подобрать себе подругу жизни. Устрашителю Европы очень хотелось сосватать сестру российского императора Анну Павловну, но с этим сватовством ничего не получилось, и ему пришлось остановить свой выбор на австрийской принцессе. Злые языки еще тогда сказали: "Наполеон Александру этого не простит, быть войне".

Сплетни сплетнями, но дело стало идти именно к тому, о чем говорили эти языки. Наполеон сделался агрессивнее, стал присоединять к своей империи новые земли, все ближе продвигаясь к границам России. Вскоре он захватил Голландию, перебросил к Балтийскому морю крупные вооруженные силы, а в герцогство Варшавское отгрузил 50 тысяч ружей, которые могли быть использованы против русских. Наполеон уже не называл Александра "сердечным" другом. Россия как союзница ему стала не нужна. У него появилась более надежная опора в лице Венского двора.

В Европе в это время пылали костры из английских товаров, бросаемых в огонь по призыву Наполеона. Французский повелитель предложил устроить такие же костры и в России, но ему в этом отказали. В Петербурге понимали, что такие костры не в интересах России. К тому же чувства российской императорской фамилии к этому моменту были сильно оскорблены. В декабре 1810 года в числе прочих территорий Наполеон захватил герцогство Ольденбургское - владение герцога, сын которого был женат

на любимой дочери русского императора Екатерине. Александр выразил резкий протест, но ноты протеста Наполеоном даже не были приняты для ознакомления. Вскоре со стороны русского правительства последовало издание нового тарифа, в котором были значительно повышены пошлины на вина и предметы роскоши, которые ввозились главным образом из Франции. И без того накаленная обстановка накалилась еще больше.

15 августа 1811 года по случаю своих именин Наполеон устроил большой прием с участием всех дипломатических представителей. Император сидел на троне задумчивым. Но вот он увидел в толпе русского посланника князя Куракина, подошел к нему и, завязав с ним разговор, стал открыто обвинять русского императора в воинственных намерениях против Франции.

– Мой государь не имеет таких намерений, - возразил князь Куракин. Он может только питать некоторую обиду...

– Я не верю, чтобы Александр мог обидеться на меня за присоединение Ольденбурга, - не дал ему договорить Наполеон.
– Дело в другом - в Польше. Так знайте же, я не собираюсь восстанавливать Польшу, но если вы принудите меня к войне, я воспользуюсь Польшей как средством против вас.

Со стороны Наполеона это было открытой враждебной демонстрацией против России. После сего случая о возможности войны между Францией и Россией стали поговаривать уже в открытую.

...О политической обстановке в Европе Арапову рассказал по дороге в Вильно, разумеется в рамках дозволенного, государственный секретарь. Да Арапов и до этого уже кое-что слышал. Еще в Англии ему говорили, что войны с Францией русским не миновать, что Наполеон уже начал собирать для похода на Москву огромнейшую армию.

Вильно походил на осажденный город. В его предместьях стояли войска. Военные палаточные лагеря виднелись также у рощиц, примыкавших к предместьям. По дорогам тащились тяжелые обозы, скакали конные разъезды, а ближе к городу стояли полосатые будки сторожевых постов, непонятно для чего здесь поставленные.

Карету государственного секретаря у будок не задерживали. Она благополучно миновала все посты, въехала в город и остановилась у подъезда большого кирпичного дома под черепицей, окруженного с трех сторон зелеными насаждениями и такими же полосатыми будками, что стояли при дорогах. Здесь была резиденция самого императора.

– Вещи пока не трогать, - приказал лакеям Шишков, Арапову же сказал: - Я доложу о своем прибытии государю и вернусь. Подождите меня здесь.

У подъезда, кроме кареты государственного секретаря, стоял еще один экипаж - открытый тарантас, впряженный в пару лошадей. Возле экипажа беседовали между собой два генерала - один среднего роста, толстенький; другой - высокий, сухощавый, с крупным тонким носом на продолговатом лице и длинными усами, соединявшимися с темно-русыми пышными бакенбардами. Во всем его облике, особенно во взгляде быстрых веселых глаз, сквозило неуемное удальство, столь знакомое многим русским. Увидев Арапова в его непривычной для здешнего города флотской одежде, генералы прекратили беседу и выжидательно уставились на него.

– Не адъютант ли вы адмирала Чичагова?
– обратился к нему тот, что с бакенбардами.

Арапов понял, что ему следует подойти к ним и объясниться. Нет, он не адъютант товарища министра, он морской офицер с эскадры Сенявина, выполнявший поручение Чичагова и приехавший сюда, чтобы доложить адмиралу о выполнении его поручения. Генералы переглянулись.

– Вы только что из Петербурга? Тогда вы еще ничего не знаете. Чичагов здесь жил две недели, после чего государь послал его в Бухарест командовать Дунайской армией.