Адольф

Перевод П. А. Вяземского (1829).

Прими мой переводъ любимаго нашего романа. Смиренный литографъ, приношу великому живописцу блдный снимокъ съ картины великаго художника. Мы такъ часто говорили съ тобою о превосходств творенія сего, что, принявшись переводить его на досуг въ деревн, мысленно относился я къ суду твоему; въ борьб иногда довольно трудной мысленно вопрошалъ я тебя, какъ другую совсть, призывалъ въ ареопагъ свой и Баратынскаго, подвергалъ вамъ свои сомннія и запросы и руководствовался угадываніемъ вашего ршенія. Не страшитесь однако же, ни ты, ни онъ: не налагаю на васъ отвтственности за худое толкованіе молчанія вашего. Иначе моя довренность къ вамъ была бы для васъ слишкомъ опасна, связывая васъ взаимнымъ обязательством въ случайностяхъ предпріятія моего.

Что бы ни было, даръ, мною теб подносимый, будетъ свидтельствомъ пріязни нашей и уваженія моего къ дарованію, коимъ радуется дружба и гордится отечество.

К.

Вяземскій. Село Мещерское (Саратовской г.) 1829 года.

Если бы можно было еще чему нибудь дивиться въ странностяхъ современной литературы нашей, то позднее появленіи на Русскомъ язык романа, каковъ Адольфъ, должно бы было показаться непонятнымъ и примрнымъ забвеніемъ со стороны Русскихъ переводчиковъ. Было время, что у насъ все переводили, хорошо или худо, дло другое, по по крайней мр охотно, дятельно. Росписи книгъ, изданныхъ въ половин прошлаго столтія, служатъ тому неоспоримымъ доказательствомъ. Нын мы боле нежели четвертью вка отстали отъ движеній литтературъ иностранныхъ. Адольфъ появился въ свтъ въ послднемъ пятнадцатилтіи: это первая причина непереселенія его на Русскую почву.

Онъ въ одномъ том — это вторая причина. Переводчики наши говорятъ, что не стоитъ приссть къ длу для подобной бездлицы, просто, что не стоитъ рукъ марать. Книгопродавцы говорятъ въ свою очередь, что не изъ чего пустить въ продажу одинъ томъ, ссылаясь на обычай нашей губернской читающей публики, которая по ярмаркамъ запасается книгами, какъ и другими домашними потребностями, въ прокъ такъ, чтобы купленнаго сахара, чая и романа было на годъ, вплоть до новой ярмарки. Смиренное, однословное заглавіе — есть третья причина безъизвстности у насъ Адольфа. Чего, говорятъ переводчики и книгопродавцы, ожидать хорошаго отъ автора, который не съумлъ пріискать даже заманчиваго прилагательнаго къ собственному имени героя своего, не съумлъ, щеголяя воображеніемъ, поразцвтить заглавія своей книги.

Остроумный и внимательный наблюдатель литтературы нашей говорилъ забавно, что обыкновенно переводчики наши, готовясь переводить книгу, не совтуются съ извстнымъ достоинствомъ ея, съ собственными впечатлніями, произведенными чтеніемъ, а просто наудачу идутъ въ ближайшую иностранную книжную лавку, торгуютъ первое твореніе, которое пришлось имъ по деньгамъ и по глазамъ, бгутъ домой и черезъ четверть часа перомъ уже скрыпятъ по заготовленной бумаг.

Можно ршительно сказать, что Адольфъ превосходнйшій романъ въ своемъ род. Такое мнніе не отзывается кумовствомъ переводчика, который боле, или упряме самого родителя любитъ своего крестника. Оно такъ и должно быть. Авторъ, несмотря на чадолюбіе, можетъ еще признаваться въ недостаткахъ природнаго рожденія своего. Переводчикъ въ такомъ случа движимъ самолюбіемъ, которое сильне всякаго другаго чувства: онъ добровольно усыновляетъ чужое твореніе и долженъ отстаивать свой выборъ. Нтъ, любовь моя къ Адольфу оправдана общимъ мнніемъ. Вольно было автору въ послднемъ предисловіи своемъ отзываться съ нкоторымъ равнодушіемъ, или даже небреженіемъ о произведеніи, которое, охотно вримъ, стоило ему весьма небольшаго труда. Во-первыхъ, читатели не всегда цнятъ удовольствіе и пользу свою по мр пожертвованій, убытковъ времени и трудовъ, понесенныхъ авторомъ; истина не боле и не мене истина, будь она плодомъ многолтнихъ изысканій, или скоропостижнымъ вдохновеніемъ, или раскрывшимся признаніемъ тайны, созрвавшей молча въ глубин наблюдательнаго ума. Во-вторыхъ, не должно всегда доврять буквально скромнымъ отзывамъ авторовъ о ихъ произведеніяхъ. Можетъ быть, нкоторое отреченіе отъ важности, которую приписывали творенію сему, было и вынуждено особенными обстоятельствами. Въ отношеніяхъ Адольфа съ Элеонорою находили отпечатокъ связи автора съ славною женщиною, обратившею на труды свои вниманіе цлаго свта. Не раздляемъ смтливости и догадокъ добровольныхъ слдователей, которые отыскиваютъ всегда самого автора по слдамъ выводимыхъ имъ лицъ; но понимаемъ, что одно разглашеніе подозрнія въ подобныхъ примненіяхъ могло внушить Б. Констану желаніе унизить собственнымъ приговоромъ цну повсти, такъ сильно подйствовавшей на общее мнніе. Наконецъ, писатель, перенесшій наблюденія свои, соображенія и дятельность въ сферу гораздо боле возвышенную, Б. Констанъ, публицистъ и дйствующее лицо на сцен политической, могъ безъ сомннія охладть въ участіи своемъ къ вымыслу частной драмы, которая, какъ ни жива, но все должна же уступить драматическому волненію трибуны, исполинскому ходу стодневной эпопеи и романическимъ событіямъ современной эпохи, которыя нкогда будутъ исторіей.

Трудно въ такомъ тсномъ очерк, каковъ очеркъ Адольфа, въ такомъ ограниченномъ и, такъ сказать, одинокомъ дйствіи боле выказать сердце человческое, переворотить его на вс стороны, выворотить до дна и обнажить наголо во всей жалости и во всемъ ужас холодной истины. Авторъ не прибгаетъ къ драматическимъ пружинамъ, къ многосложнымъ дйствіямъ, въ симъ вспомогательнымъ пособіямъ театральнаго, или романическаго міра. Въ драм его не видать ни машиниста, ни декоратора. Вся драма въ человк, все искусство въ истин. Онъ только указываетъ, едва обозначаетъ поступки, движенія своихъ дйствующихъ лицъ. Все, что въ другомъ роман было бы, такъ связать, содержаніемъ, какъ-то: приключенія, неожиданные перепонки, однимъ словомъ, вся кукольная комедія романовъ, здсь оно — рядъ указаній, заглавій. Но между тмъ, во всхъ наблюденіяхъ автора такъ много истины, проницательности, сердцевднія глубокаго, что, мало заботясь о вншней жизни, углубляешься во внутреннюю жизнь сердца. Охотно отказываешься отъ требованій на волненіе въ переворотахъ первой, на пестроту въ краскахъ ея, довольствуясь, что вслдъ за авторомъ изучаешь глухое, потаенное дйствіе силы, которую боле чувствуешь, нежели видишь. И кто не радъ бы предпочесть созерцанію красотъ и картинныхъ движеній живописнаго мстоположенія откровеніе таинствъ природы и чудесное

сошествіе въ подземную святыню ея, гд могъ бы онъ, проникнутый ужасомъ и благоговніемъ, изучать ея безмолвную работу и познавать пружины, коими движется наружное зрлище, привлекавшее любопытство его?

Характеръ Адольфа врный отпечатокъ времени своего. Онъ прототипъ Чайльдъ Гарольда и многочисленныхъ его потомковъ. Въ этомъ отношеніи твореніе сіе не только романъ сегоднешній (roman du jour), подобно новйшимъ свтскимъ, или гостиннымъ романамъ, оно еще боле романъ вка сего. Говоря о жизни своей, Адольфъ могъ бы сказать справедливо: день мой — вкъ мой. Вс свойства его, хорошія и худыя, отливки совершенно современные, Онъ влюбился, соблазнилъ, соскучился, страдалъ и мучилъ, былъ жертвою и тираномъ, самоотверженцемъ и эгоистомъ, все не такъ, какъ въ старину, когда общество движимо было какимъ то совокупнымъ, взаимнымъ эгоизмомъ, въ который сливались эгоизмы частные. Въ старину первая половина повсти Адольфа и Элеоноры не могла бы быть введеніемъ къ послдней. Адольфъ могъ бы тогда въ порыв страсти отречься отъ всхъ обязанностей своихъ, всхъ сношеній, повергнуть себя и будущее свое къ ногамъ любимой женщины; но, отлюбивъ однажды, не могъ бы и не долженъ онъ былъ приковать себя къ роковой необходимости. Ни общество, ни сама Элеонора не поняли бы положенія и страданій его. Адольфъ, созданный по образу и духу нашего вка, часто преступенъ, но всегда достоинъ состраданія: судя его, можно спросить, гд найдется праведникъ, который броситъ въ него камень? Но Адольфъ въ прошломъ столтіи былъ бы просто безумецъ, которому никто бы не сочувствовалъ, загадка, которую никакой психологъ не далъ бы себ труда разгадывать. Нравственный недугъ, которымъ онъ одержимъ и погибаетъ, не могъ бы укорениться въ атмосфер прежняго общества. Тогда могли развиваться острыя болзни сердца; нын пора хроническихъ: самое выраженіе недугъ сердца есть потребность и находка нашего времени. Нигд не было выставлено такъ живо, какъ въ сей повсти, что жестокосердіе есть неминуемое слдствіе малодушія, когда оно раздражено обстоятельствами, или внутреннею борьбою; что есть надъ общежитіемъ какое-то тайное Провидніе, которое допускаетъ уклоненія отъ законовъ, непреложно имъ постановленныхъ; но рано или поздно постигаетъ ихъ мрою правосудія своего; что чувства ничего безъ правилъ; что если чувства могутъ быть благими вдохновеніями, то одни правила должны быть надежными руководителями (такъ Колумбъ могъ откровеніемъ генія угадать новый міръ, но безъ компаса не могъ бы открыть его); что человкъ, въ разногласіи съ обязанностями своими, живая аномаліи или выродокъ въ систем общественной, которой онъ принадлежитъ: будь онъ даже въ нкоторыхъ отношеніяхъ и превосходне ея; но всегда будетъ не только несчастливъ, но и виноватъ, когда не подчинитъ себя общимъ условіямъ и не признаетъ власти большинства.

Женщины вообще не любятъ Адольфа, то есть характера его: и это порука въ истин его изображенія. Женщинамъ весело находить въ романахъ лица, которыхъ не встрчаютъ он въ жизни. Охлажденныя, напуганныя живою природою общества, он ищутъ убжища въ мечтательной Аркадіи романовъ: чмъ мене герой похожъ на человка, тмъ боле сочувствуютъ он ему; однимъ словомъ, ищутъ он въ романахъ не портретовъ, но идеаловъ; а спорить нечего: Адольфъ не идеалъ. Б. Констанъ и авторы еще двухъ трехъ романовъ,

Въ которыхъ отразился вкъ И современный человкъ,

не льстивые живописцы изучаемой ими природы. По мннію женщинъ, Адольфъ одинъ виноватъ: Элеонора извинительна и достойна сожалнія. Кажется, приговоръ нсколько пристрастенъ. Конечно, Адольфъ, какъ мущина, зачинщикъ, а на зачинающаго Богъ, говоритъ пословица. Такока роль мущинъ въ романахъ и въ свт. На нихъ лежитъ вся отвтственность женской судьбы. Когда они и становятся сами жертвами необдуманной склонности, то не прежде, какъ уже предавъ жертву властолюбію сердца своего, боле или мене прямодушному, своенравному, но боле или мене равно насильственному и равно бдственному въ послдствіяхъ своихъ. Но таково уложеніе общества, если не природы, таково вліяніе воспитанія, такова сила вещей. Романистъ не можетъ идти по слдамъ Платона и импровизировать республику. Каковы отношенія мущинъ и женщинъ въ обществ, таковы должны они быть и въ картин его. Пора Малекъ-Аделей и Густавовъ миновалась. Но посл предварительныхъ дйствій, когда уже связь между Адольфомъ и Элеонорою заключена взаимными задатками и пожертвованіями, то ршить трудно, кто несчастнй изъ нихъ. Кажется, въ этой нершимости скрывается еще доказательство искусства, то есть истины, коей держался авторъ. Онъ не хотлъ въ приговор своемъ оправдать одну сторону, обвиняя другую. Какъ въ тяжбахъ сомнительныхъ, спорахъ обоюдно неправыхъ, онъ предоставилъ обоимъ поламъ, по юридическому выраженію, вдаться формою суда. А сей судъ есть трибуналъ нравственности верховной, которая обвиняетъ того и другаго.

Но въ семъ роман должно искать не одной любовной біографіи сердца: тутъ вся исторія его. По тому, что видишь, угадать можно то, что не показано. Авторъ такъ врно обозначилъ намъ съ одной точки зрнія характеристическія черты Адольфа, что, примняя ихъ къ другимъ обстоятельствамъ, къ другому возрасту, мы легко выкладываемъ мысленно весь жребій его, на какую сцену дйствія ни былъ бы онъ кинутъ. Вслдствіе того, можно бы (разумется, съ дарованіемъ Б. Констана) написать еще нсколько Адольфовъ въ разныхъ періодахъ и соображеніяхъ жизни, подобно портретамъ одного же лица въ разныхъ лтахъ и костюмахъ.

О слог автора, то есть о способ выраженія, и говорить нечего: это верхъ искусства, или, лучше сказать, природы: таково совершенство и такъ очевидно отсутствіе искусства или труда. Возьмите на удачу любую фразу: каждая вылита, стройна какъ надпись, какъ отдльное изрченіе. Вся книга похожа на ожерелье, нанизанное жемчугами, прекрасными по одиночк, и прибранными одинъ къ другому съ удивительнымъ тщаніемъ: между тмъ нигд не замтна рука художника. Кажется, нельзя ни прибавить, ни убавить, ни переставить ни единаго слова. Если то, что Депрео сказалъ о Мальгерб, справедливо: