Адриан. Золотой полдень
Шрифт:
— К сожалению, они правы. Я должен появиться в столице, должен выступить в сенате. Должен участвовать в жертвоприношениях. Там со мной не будет ни армии, ни сингуляриев, ни преторианцев. Там всех сторон я буду окружен врагами. Под парадными тогами так легко спрятать кинжалы.
Пауза.
— Мне страшно, Флегонт, — тихо выговорил император.
— Мне тоже, господин, — также тихо ответил раб.
— Жуткая игра.
— Не то слово, господин.
— И не откажешься.
— Никак нельзя, хозяин. Я останусь с тобой. Пусть раб — это позорное и низкое звание, но я останусь
— В такой момент?! Ты рискуешь жизнью.
— Смерть неизбежна. Стоит ли бояться неотвратимого.
— Ты сейчас рассуждаешь, как Эвтерм.
Флегонт, высоченный, худющий, развел руками.
— Я его ученик, господин.
— Знаешь, о чем просит меня Лупа?
— Догадываюсь. Лонг непременно желает быть сенатором?
— Не угадал. Если сейчас приписать его к этому сословию, все решат, что он из корысти солгал на заседании в сенате. Это решение будет не в нашу пользу.
Флегонт сделал удивленные глаза.
— Тогда не знаю.
— Он просит вернуть ему Лалагу. Каково, Флегонт?! Кстати, как она?
— Сидит взаперти.
— Флейту не требует?
— Нет.
— Отправь ее в Рим. Где Игнатий?
— Сидит в соседней клетке.
— Вот пусть вместе и совершат путешествие.
— Будет исполнено. Как быть с Ликормой?
— Выжмите из него все, что можно. Запротоколируйте, отыщите свидетелей, на которых он ссылается. Приложите к его показаниям доказательства — письма и прочие документы. Все пронумеруйте, подшейте. Пусть каждый, кто замешан в заговоре, мог бы вволю насладиться чтением собственного обвинительного заключения.
— В нем будет много томов.
— Ничего. Нужно немедленно отослать Лупе кое — какие материалы. Через своих людей он распустит слух, что Ликорма дает показания. Это на некоторое время отрезвит горячие головы. Пусть мои враги забудут о сне, пусть на собственной шкуре почувствуют, какие минуты пришлось пережить мне. Тогда прощение покажется особенно сладким. Ступай.
— Как быть с Ликормой?
— Когда закончите, удавите. Только тихо. Объявите, будто он скончался от апоплексического удара. Как и его покровитель.
Раб направился к выходу. В этот момент Адриан окликнул его.
— Когда буду душить, пусть наденут на него парик. И богатые наряды. И обязательно перстни. Румяна. Ликорма так любил румяниться. И накормить всем, чего бы он не попросил.
— Это будет служить мне напоминанием?
— Да, Флегонт.
Император задумался, почесал бороду.
— Знаешь, приведи-ка Лалагу сюда.
— Что скажет матушка, господин?
— Как она узнает?
Флегонт пожал плечами.
— Мало ли…
— Все равно приведи.
* * *
Когда спальник удалился, Адриан взялся писать ответ Лупе.
«Траян Адриан, император, Регулу Люпусиану, привет.
Благодарю, мой друг, за искреннее и, главное, краткое поздравление. Сказать, что льющиеся как из ведра славословия в мой адрес, мне надоели, не могу. Эти речи ласкают слух и услаждают мысли, но если ты решил заранее одернуть меня, чтобы раньше времени я не задирал нос, это напрасный труд. Сейчас слишком опасный момент, чтобы позволить себе расслабиться.
Я не стану подробно описывать волнение,
Теперь пришло мое время.
Вообрази обширную горную долину, скудную растительность, непобедимые, выстроенные в каре, когорты II Траянова, VI Железного, X Сокрушительного легионов. На флангах отряды конницы. Отдельно — вспомогательные отряды. Все повторяли с необыкновенным воодушевлением: «…по воле сената и римского народа мы, граждане и воины, клянемся тебе, август, чей империум овеян легендарной славой предков, в верности!».
Свершилось, Лупа! Ты понимаешь, мой маленький дикарь, — свершилось!»
«…Я стоял на помосте. День был ясный, много солнца. Со стороны Гатры, откуда я приказал отвести войска, тянуло гарью. Ниже — у самых ступенек преторы, трибуны, префекты. Мои соратники. Ближе других Турбон, Катилий Север, командир фессалийской конницы и многие другие. Цельза и Пальмы не было. Оба отговорились нездоровьем и попросили отпуск, чтобы поправить здоровье. Кстати, оба отправились в Рим, правда, порознь.
Я смотрел на воинов, испытывал необыкновенный прилив сил и в то же время отчетливо сознавал, что все они, стоявшие у помоста, являются моими соперниками, ведь не то что среди преторов, трибунов, префектов, но и среди солдат, вряд ли отыщется такой скромняга, который, отправляясь на войну, хотя бы раз не задумывался о возможности подобного взлета. Вот о чем я размышлял во время чтения присяги — как управлять подобными хитрецами? Как заставить их действовать на благо Риму? Какая сила способна держать их в узде, заставить исполнять обязанности, а при необходимости и жертвовать жизнью?
Ответ очевиден.
Это страх! Он всесилен!
Но одного страха мало. Требуется вера в непререкаемую, неземную проницательность, осеняющую императора, который никогда не упустит случая наказать виновных и наградить отличившихся. Формула власти проста, но выявить искомое, приложимое к сегодняшнему моменту, очень трудно. Конечно, этого можно добиться в случае применения закона, но пока у нас нет всеобъемлющего, согласованного с благоразумием и верой в справедливость свода законов. Я уже не говорю о конкретном их применении.
Ничего этого у нас пока нет.
Каждый претор в Италии, каждый окружной судья считает своим долгом сочинить эдикт, запрещающий то или это, и непременно пустить его в ход. Воля принцепса не всегда успевает спасти положение. К тому же закон — это некая сила, которой всегда либо слишком мало, либо слишком много. Золотая середина — это из области желаемого.
Прекрасного желаемого».
«…Ты знаешь, я во всем люблю порядок, но как добиться порядка, если подданные легко поддаются всяким нелепым, а то и просто ввергающим в безумие веяниям. Почему толпа, поддавшись самой фантастической нелепице, способна смести любого, кто отважится призвать их быть разумными?