Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964

Фурсенко Александр Александрович

Даже вновь назначенный командующий советского военного контингента на Кубе был замаскирован другой фамилией. Посмотрев на паспорт, подготовленный для него, генерал Иса Плиев воскликнул: «Что это? Это, должно быть, какая-то ошибка!» Фотография была его, но имя было не то. «Я не Павлов», — сказал он{40}.

Решение Президиума ЦК от 7 июля по кандидатуре генерала Плиева, которому был дан псевдоним «Павлов», было неоднозначным. Плиев был артиллеристом. Наиболее очевидной кандидатурой считался командующий ракетными войсками на Украине и в Белоруссии генерал-лейтенант Павел Борисович Данкевич, под командованием которого находились ракетные дивизионы, направленные на Кубу{41}. Но Хрущев решил поставить заслон любым подозрениям относительно его планов в отношении Кубы. Выбор фигуры, столь очевидно связанной со стратегическими ракетными войсками, как Данкевич, ослабил бы прикрытие операции на Кубе. Была и Другая

причина, почему выбрали Плиева. Он был героем войны, его лично знал Хрущев, и он был дружен с министром обороны Малиновским. Его военная карьера началась еще в годы гражданской войны в России. Незадолго до этого в качестве командующего Северо-Кавказским военным округом Плиев привлек внимание Хрущева энергичными действиями по подавлению беспорядков в Новочеркасске. Хрущев чувствовал, что может доверять этому человеку, и, пользуясь своей властью, назначил Плиева командующим советским военным контингентом на Кубе{42}.

Из Генерального штаба Плиев получил приказ вылететь на Кубу 10 июля во главе инспекционной группы. Председатель Совета министров Хрущев только что одобрил количество ядерных ракет и численность подразделений сопровождения. Однако план составлялся в такой спешке, что на Кубе не были определены места развертывания ракет{43}. Москва возлагала на Плиева ответственность за быстрые действия. В полученных им инструкциях, содержавших 14 пунктов, первым значилось — к 15 июля сообщить «шифрованной телеграммой» названия кубинских портов, где может быть проведена разгрузка. Министерство морского флота спешно завершало составление инструкций капитанам советских судов{44}.

Попытки Хрущева сохранить тайну

В то время как советские торговые суда, взявшие на борт солдат и загрузившие военное снаряжение, начали выходить в море, операция «Анадырь» вступила в опасную стадию. Начиная с середины июля и до конца сентября, когда оборонительные ракеты СА-2 могли быть приведены в боевую готовность на Кубе, перемещение 50-тысячной советской военной группировки через Атлантику и ее развертывание в Карибском бассейне приходилось осуществлять в открытую при очень небольшом камуфляже. В конце июля Хрущев попытался принять дополнительные меры, чтобы не дать американцам обнаружить советские перевозки на Кубу. Во второй раз с тех пор, как Георгий Большаков начал встречаться с Робертом Кеннеди в 1961 году, в Кремле решили воспользоваться этим каналом, чтобы предложить свою инициативу{45}. Хрущев не мог заставить Джона Кеннеди прекратить полеты У-2 над Кубой; но он мог добиться от него прекращения использования самолетов-разведчиков, совершавших облеты советских судов с целью фотографирования грузов, направляющихся на Кубу. Охарактеризовав американскую воздушную разведку в международных водах как «запугивание», советское правительство направило в июле 1962 года через Большакова просьбу прекратить эти полеты во имя улучшения отношений между двумя странами{46}.

В конце июля, когда генеральный прокурор передал это послание Москвы по назначению, основным беспокойством президента Кеннеди был Берлин, а не Куба. Менее чем через четыре месяца в США должны были состояться выборы в конгресс, и Кеннеди не хотел, чтобы какой-нибудь сюрприз со стороны Хрущева подорвал его репутацию лидера, крепко держащего в руках руководство внешней политикой. Кеннеди был уверен, что именно в Западном Берлине Кремль скорее всего может создать для него трудности. Как объяснил летом пресс-секретарь Пьер Сэллинджер источнику КГБ, «даже незначительное отступление правительства (США) от его нынешней позиции по Западному Берлину будет использовано республиканской партией в предвыборной кампании»{47}.

Джон Кеннеди недооценил значение беспокойства Хрущева относительно действий американской разведки по сбору данных о советских поставках. Думая о том, как использовать просьбу Хрущева о прекращении облета советских судов, он решил использовать частный канал связи через Большакова. Президент предложил брату пригласить Большакова 30 июля в Белый дом с тем, чтобы самому принять участие в разговоре с ним{48}. Кеннеди был готов приказать прекратить американские разведывательные полеты в открытом море, но в ответ на это он хотел, чтобы советское правительство обещало, говоря его словами, «заморозить» берлинскую проблему.

Поначалу казалось, что план Хрущева сработал. В начале августа Президиум ЦК поручил Большакову сообщить Кеннеди: «Н.С.Хрущев доволен тем, что президент отдал приказ прекратить облеты советских судов в открытом море». В то же время советский лидер не считал, что он должен умиротворять Кеннеди в Берлине, чтобы достичь своей цели на Кубе. Берлин все еще был для него как кость в горле, и замечание Кеннеди о том, чтобы «заморозить» дело, предполагало, что советская сторона виновна в этом споре. Наряду с инструкцией

поблагодарить Кеннеди за отзыв разведывательных самолетов, Хрущев приказал Большакову передать в Белый дом, что он «хотел бы понять, что имел в виду Джон Ф. Кеннеди, когда говорил о том, чтобы „заморозить берлинский вопрос“»{49}. Контроль над вооружениями — только этот аспект отношений сверхдержав готов был упомянуть Хрущев, чтобы успокоить нервы Кеннеди, пока ракеты на Кубе не будут приведены в боевую готовность. В августе из Кремля Большакову дали указание поговорить с братьями Кеннеди о проблеме запрещения испытаний ядерного оружия. Это не было обманом, но это не было и предложением начать переговоры. У Кремля не было новых предложений по этому вопросу, но до Москвы не доходило и каких-либо сигналов, свидетельствовавших о смягчении позиции США. Москва проинструктировала Георгия Большакова сказать Роберту Кеннеди «для Джона Кеннеди лично»: «Мы должны более упорно работать, чтобы добиться запрещения испытаний ядерного оружия»{50}. Это могло на время несколько ослабить подозрения в Белом доме.

На протяжении всего лета Фидель Кастро не раз наталкивался на осторожность Хрущева и не мог понять ее причин. В середине августа он дал понять, что его не вполне устраивает проект советско-кубинского договора об обороне, который его брат привез из Москвы в середине июля. «Кастро заверил, что все кубинское руководство единодушно принимает все изложенное в нашем проекте, но по внутренним причинам и международным причинам желал бы сделать эту декларацию неуязвимой для реакционной пропаганды»{51}. Тем не менее Кастро горел желанием раскрыть миру факт существования договора об обороне с Москвой и хотел, чтобы Хрущев подписал новый проект до конца месяца. Он предложил направить Че Гевару и Эмилио Арагонеса в Москву в конце месяца для объяснений не только того, чем новый проект договора лучше прежнего, но и потому, что их визит явился бы хорошей «психологической подготовкой для опубликования декларации о взаимной обороне (между Кубой и СССР)». Хрущев приветствовал Че и Арагонеса, но охладил стремление Кастро обнародовать договор об обороне. Активность Кастро резко контрастировала с тем, как понимал ситуацию Хрущев. Учитывая желание Кеннеди заморозить главные проблемы американо-советских отношений до выборов в конгресс и вероятность того, что Вашингтон обнаружит ракеты, когда они прибудут на Кубу, Хрущев не хотел давать ему дополнительного повода жаловаться в связи с развитием ситуации на Кубе{52}.

Как ни странно, через неделю после объявления Москве о желательности пересмотра текста советско-кубинского договора о взаимной обороне Фидель Кастро и его брат Рауль сами дали Хрущеву дополнительный аргумент в пользу соблюдения секретности. Служба безопасности Кубы перехватила большое количество радиосообщений от агентов, находившихся вблизи кубинских портов. В этих сообщениях содержалась детальная информация о передвижении советских вооружений и военнослужащих по острову. Хотя братья Кастро и обещали принять все необходимые превентивные меры, эта информация вызвала озабоченность в Москве{53}.15 августа шпион, действовавший в районе населенного пункта Торриенте, сообщал американцам следующее:

«Русские военнослужащие находятся также в Банья-Онда, Сан-Антонио, Сан-Хулиане, Исабель-Рубио. В Торриенте они построили три барака и заняли все здания, в которых жили малолетние преступники размещавшегося здесь исправительного лагеря. Русские приказали выселить с территории в радиусе двух километров от Торриенте всех жителей, которые вынуждены были побросать свои дома, посевы и собственность. В этот район завезено более ста ящиков, как уверяют, для строительства ракетной базы»{54}.

В Гаване и в Москве знали, что эти сведения о месторасположении ракетной базы неверны. Самое ближайшее место установки ракет находилось на расстоянии более трех сотен миль от Торриенте, а первые ракеты еще не были отправлены из России. Но для Кремля это не имело значения. Важна была реакция Вашингтона, когда там получат эту информацию. Если по каналам, находившимся под наблюдением кубинцев, передавались подобные данные, то что же могли сообщать Кеннеди другие, лучше осведомленные разведывательные источники?

Парадоксально, но сознание того, что вскоре американцы смогут засечь операцию с ракетами, не вызвало в Кремле серьезной тревоги. Одновременно, в середине лета 1962 года, удалось зафиксировать повышенную активность на американских базах ракет промежуточного радиуса действия в Турции. Сопоставление этой активности с аналогичными советскими действиями на Кубе дали некоторые основания полагать, что Джон Кеннеди может расценить советские Р-12 и Р-14 как законную форму обороны. 17 июля Председатель КГБ Владимир Семичастный сообщил Андрею Громыко, министру иностранных дел, что в Турции размещены 17 ракет промежуточного радиуса действия «Юпитер»{55}.