Адское Воинство
Шрифт:
— А что там случилось? — спросила Лина, на которую Адамберг старался не смотреть: ее грудь просвечивала сквозь белую пижаму.
— Мама же тебе сказала, — вмешался Антонен. — Кто-то бросился под канский поезд. Это было самоубийство, вот что она хотела сказать.
— Как вы об этом узнали? — спросил Адамберг.
— Слышала, когда ходила за покупками. Начальник станции пришел на работу без четверти восемь, а там — полиция и «скорая помощь». Он поговорил с одним фельдшером, и тот ему все рассказал.
— Без
— Позвонил машинист экспресса. Ему показалось, что на пути что-то лежало, вот начальник и пришел проверить. Вы знаете, кто погибший?
— А вам об этом сказали?
— Нет, — ответил за мать Ипполит. — Наверно, это Маргерит Вану.
— Почему именно она? — спросил Мартен.
— Ты же знаешь, что говорят в Сернэ. Она алитяпс.
— Она спятила, — пояснила Лина.
— Правда? Как это? — спросил Антонен с живым, неподдельным интересом человека, который не допускает мысли, что может спятить сам.
— Это с тех пор, как ее бросил муж. Она кричит, рвет на себе одежду, чертит линии на стенах домов и пишет на них. В смысле, на стенах.
— Что же она пишет?
— «Мерские свиньи». Через «с», — сказал Иппо. — То в единственном числе, то во множественном. Она покрыла этими надписями всю деревню, и людям это стало надоедать. Каждый день мэр посылает кого-нибудь стереть надписи, которые она сделала ночью. А еще, поскольку у нее есть деньги, она берет крупную купюру и где-нибудь прячет, под камнем или под деревом. А утром все бросаются искать эту бумажку, словно в игре в прятки. И в результате все опаздывают на работу. То есть она в одиночку дезорганизует жизнь всей деревни. Хотя, с другой стороны, закон не запрещает прятать крупные купюры.
— Вот потеха, — сказал Мартен.
— Да, потеха, — согласился Иппо.
— Никакая это не потеха, — одернула их мадам Вандермот. — Бедная женщина не в своем уме, она страдает.
— Да, и все-таки это потеха, — сказал Иппо и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.
И мать вдруг совершенно преобразилась, словно осознав, что любые упреки тут бесполезны и несправедливы. Он похлопала великовозрастного сына по руке и пошла к своему креслу в углу комнаты. Усевшись там, она, очевидно, устранится от участия в беседе. Это был незаметный и безопасный способ уйти со сцены, как бы оставив вместо себя двойника.
— Надо послать цветов на похороны, — сказала Лина. — Все-таки это была наша тетя.
— Может, я в поле нарву? — предложил Мартен.
— Полевые цветы на похороны не посылают.
— Верно, надо в магазине купить, — согласился Антонен. — Давайте купим лилии!
— Да нет же, лилии — это на свадьбу.
— К тому же лилии нам не по карману, — добавила Лина.
— А если анемоны? — предложил Иппо. — Они дешевые.
— Анемоны цветут ранней весной, — возразила
Адамберг слушал, как они выбирают цветы, которые надо послать на похороны Маргерит, и думал, что этот разговор, если только он не сочинен заранее каким-то гениальным злодеем, самым убедительным образом доказывает непричастность Вандермотов к происшествию в Сернэ. Впрочем, в каждом из Вандермотов была искра гениальности.
— Знаете, Маргерит не умерла, — сказал наконец Адамберг.
— Правда? Значит, цветы можно не покупать, — обрадовался Иппо.
— Тогда кто же погиб? — поинтересовался Мартен.
— Никто. Человек лежал между рельсами, и поезд проехал над ним, не задев его.
— Браво! — сказал Антонен. — Вот это я называю художественным переживанием.
Говоря это, молодой человек протянул сестре кусок сахара; Лина поняла его без слов и разломила сахар пополам. Антонен не решался сам ломать сахар, поскольку для этого нужны крепкие пальцы. Адамберг отвел глаза. В последние дни кусочки сахара буквально преследовали его, и сейчас он ощутил нервную дрожь, как будто его окружило многочисленное вражеское войско и забрасывает бомбами в бумажных обертках.
— Если он хотел умереть, — заметила Лина, глядя на Адамберга, — то ему надо было лечь на рельсы, а не между ними.
— Совершенно верно, Лина. Только он не хотел умереть, его положили туда. Это мой помощник, майор Данглар. Кто-то хотел его убить.
Ипполит нахмурил брови.
— Использовать как орудие убийства поезд, — заметил он, — это сложно и хлопотно.
— Зато хитроумно — такую смерть легко выдать за самоубийство. Ведь когда мы видим рельсы, мы сразу думаем о самоубийстве.
— Да, — поморщился Ипполит. — Но для того чтобы сочинить такой план, нужен очень неповоротливый мозг. С большими претензиями, но тупой. Абсолютно йишвитяпс. Абсолютно спятивший.
— Иппо, — сказал Адамберг, отодвигая чашку, — мне надо поговорить с вами наедине. А потом, если возможно, поговорить с Линой.
— Тупой, тупой, — повторил Иппо.
— Мне надо с вами поговорить, — настаивал Адамберг.
— Я не знаю, кто хотел убить вашего помощника.
— Я хочу поговорить о другом. О смерти вашего отца, — добавил он, понизив голос.
— Ну ладно, — сказал Иппо, искоса глянув на мать. — Тогда нам лучше выйти на улицу. Только дайте мне время одеться.
Адамберг шагал по неширокой, вымощенной щебнем дороге рядом с Ипполитом, который был выше его минимум сантиметров на двадцать.
— Я ничего не знаю о его смерти, — сказал Иппо. — Его рубанули топором по голове и по груди, вот и все дела.
— Но вы знаете, что Лина вытерла рукоять топора.
— Я так сказал тогда. Но я был маленький.
— Иппо, а зачем Лина так тщательно вытирала рукоять?