Адвокат, адвокат, он ворюге – друг и брат

Стальнов Илья Александрович

Тоскливее всего приходилось курсу на год старше. Там правил стальной дланью совершенно непоколебимый и непробиваемый начальник Рэд. Он держал народ в таких ежовых рукавицах, что у него почти все были отличники и ненавидели его страшно. По окончании на год выписали любимому руководителю журнал «Свиноводство». Может быть, он и почерпнул оттуда что-то новое в работе с личным составом. Кстати, из его пациентов многие сделали немалую карьеру – например, один небезызвестный ученый муж, член РАН, главный военный прокурор, а потом начальник Следкомитета МВД, ныне руководящий, кажется, Институтом государства и права.

Увольнение

в город – камень преткновения для курсанта. Первые три казарменных года в выходные согласно уставу полагалось отпускать в пампасы не более тридцати процентов личного состава. И до фонаря, что это не строевая часть, а вуз – уставы для всех одни написаны. Так что в месяц ты максимум мог выбраться пару раз. Но это в лучшем случае. Два балла, незачет по физкультуре – сиди и не квакай, занимайся в классе или на брусьях отжимайся. Я однажды так проваландался два месяца – чего-то там исправить не мог. Были люди, которых вообще не выпускали, и они спасались самоходами.

Самоходы – то есть самовольные отлучки. Трудно молодому парню месяцами за колючкой сидеть. «Переводы» некоторые вообще жили в самоволках, утром толпами перелезая через забор – все это напоминало массовую сезонную миграцию животных. У нас с этим было построже, но любители все равно были. Сами выписывали себе увольнительные, подделывали печати.

Время от времени кто-то за эти фокусы заезжал на губу. Но на губе Московского гарнизона принимали наших неохотно. Один курсантик с нашего курса посидел там пять суток и такую телегу накатал, что Московская гарнизонная прокуратура оттуда долго не вылезала и таких плюшек там всем выписала, что при слове о юрфаке начальника губы кривило всего.

Были и массовики-затейники, которые потрясающие фортели делали. У нас был курсант – просто артистический талант. Лучше Галкина. Он в совершенстве имитировал чужие голоса. Был у нас генерал-лейтенант Д., человек в возрасте и маразме, все время чего-то вещавший с трибун на плацу. Боялись его из-за непредсказуемости страшно, и никто бы не стал никогда переспрашивать о причинах того или иного его решения.

Так вот, наш парнишка приспособился по внутреннему телефону звонить начальнику курса и приказывать отпустить себя от имени Д. в увольнение. Срабатывало всегда.

Развлекался он так и в вечной войне с переводчиками. Лежит на плацу мусор. Он звонит в соседнюю казарму и голосом Д. говорит:

– Немедленно убрать.

Переводчики тут же застучать нас рады:

– Так это юристы бросили!

– Вот именно. Они бросили. А вы за ними ходите и подбирайте, подбирайте!

И подобрали…

Глава 5

Чем больше в армии «дубов», тем крепче оборона

Неприятие всего военного, как мы говорили, «дубового», – это такой нигилизм, который жил в нас достаточно долго. Знак суворовца у нас проходил как значок потерянного детства. Бывшие суворовцы были все как на подбор физически развитые, с военный выправкой, накачаны военной пропагандой, читали книги исключительно про армию и войну, чем приводили нас, интеллектуалов, в состояние ироничное и снисходительное. Но главными антагонистами своими мы считали кремлевских курсантов – Московское ВОКУ, самое образцовое мотострелковое училище Советской Армии – курсантов там гоняли как скаковых лошадей. Они там были все здоровенные, грубые и прямоперпендикулярные.

То есть плебеи! Мы тогда так думали, по молодости не догоняя, что каждый занят своим делом и каждого именно под это самое дело готовят.

Мы ненавидели строевую подготовку, хотя стрельбы воспринимали благосклонно. Не переносили лагеря, где часами ползали брюхом по снегу, изображая роту в наступлении. Это было как-то далеко от наших устремлений. Хотя формально мы были и армия, но духа воинственного у нас особого не было. Один курсант получил пять суток губы, когда побрил виски ровно – под пацифиста (были тогда такие неформальные молодежные движения), и вообще едва не вылетел из института. Дисциплина, уставы и порядок воспринимались нами как обуза. Некоторое время, пока не поумнели…

Однажды по исправительно-трудовому праву повезли нас на экскурсию в зону, располагавшуюся, кажется, в Зеленограде. Провели по ней, показали, как там житье-бытье. И дали пообщаться с зэками с глазу на глаз.

Общение было такого плана. Мы спрашивали:

– А как вы на ужин, обед ходите?

– Строем, – отвечали нам.

– И мы строем. А вот как вы к доктору отпрашиваетесь – как заболели или как начальник разрешит?

– Начальник решает.

– И у нас командир решает.

В общем, уставной порядок с распорядком ИТУ пересекались процентов на девяносто.

Дисциплина, дисциплина, дисциплина. Военная косточка.

Самое смешное, что после окончания мы и стали теми, про кого ерничали – дисциплинированными, ответственными, с маниакальным стремлением к порядку. То есть теми же «дубами», и не видели в этом ничего зазорного. Вся эта система трансформации сознания на нас сработала стопроцентно. И, кстати, благодаря ей большинство моих однокурсников добились чего-то в жизни и прожили жизнь не зря. И теперь мальчишеские взгляды воспринимаются больше с улыбкой – ну, возраст такой был. Для нас тогда тридцатилетние командиры на курсе воспринимались глубокими старцами.

Какое бы у нас ни было отношение к происходящему, а жить было действительно нелегко, и самодисциплина и ответственность прорастали все глубже. За пять лет учебы залеты были единичные. Были и ЧП, но в принципе незначительные. Мы становились по-настоящему взрослыми людьми. И отношения были больше какие-то семейные, что ли. Друг за друга стояли. Вон марш-бросок. Бросить товарища нельзя. А у нас были те, кто сдыхал. И тащили их на своем горбу, матерясь всеми мыслимыми словами. Приходили к финишу чуть ли не первыми. И снисходительно прощали доходяг со смехом:

– Ну, сдох и сдох. Больше надо спортом заниматься!

Конечно, какие-то и конфликты были, и склоки, и подзуживали друг друга, и высмеивали, не всегда добро. Но чего не было никогда – это взаимного озлобления. И никому в голову не приходило, что наши одногруппники – осетин, армянин – чем-то отличаются от нас. Мы и не отличались. Мы были советскими курсантами одного из самых престижных вузов. И были братьями. Надеюсь, и сейчас ими остались.

Кстати, практически все главные национальности страны у нас были представлены. Кроме одной, известно какой. В институте был единственный еврей – на него показывали пальцем, как на диковинку, хотя был он своим в доску. Проник он в эти стены благодаря своему железному деду – генерал-полковнику, исторической личности, прославившейся в Великую Отечественную войну…