Адвокат инкогнито
Шрифт:
– Пусть так, – скромно опустив глаза, продолжала Кислова. – Сейчас вы, конечно, вольны говорить что хотите. Я ни в коей мере не пытаюсь оспорить достоинства Виктории Павловны. Она – женщина красивая, умная и успешная. Но разве не вы говорили мне, что замерзли рядом с ней?
– Я?! Замерз?! – истерично выкрикнул Соболев.
– Да, замерзли. Легко ли жить постоянно рядом с совершенством? Виктория Павловна обошла вас во многом, и вам ее трудно простить.
– Нет, но это просто нелепость! – всплеснул руками Аркадий.
Ему казалось, что все остальные участники сцены непременно должны смеяться. Виданное ли дело – он завидовал своей жене! Да почему? Они оба доктора наук. То, что сам он не светится на экране и не выступает с разного рода интервью,
Но присутствующие не смеялись. Следователь по-прежнему колотил пальцами по клавишам, ведя протокол. Даже Дубровская, его верный ангел-хранитель, не улыбалась, а что-то черкала в своем блокноте, словно слова лгуньи Софьи стоили того, чтобы на них тратить чернила.
– Вы говорили о том, что все вас воспринимают как мужа Виктории Соболевой, как дополнение к ее сильной, харизматичной личности. Ведь это ваше выражение, Аркадий Александрович? – спросила потерпевшая, глядя ему прямо в глаза. – Вы жаловались мне, что вам холодно и одиноко в вашей благополучной семье. Что все вопросы решает супруга, что даже дети воспринимают мать как авторитетную личность, а слова отца для них ничего не значат. Вы плакались о том, что научную карьеру вам выстроили родители Виктории, и до сих пор они не могут забыть об этом, напоминая каждый раз, когда вы пытаетесь проявить характер. Мне было вас жалко, так жалко, что я приняла ваше предложение и пошла с вами в бар, а потом в гостиницу. Я видела, что вы пьяны, но и представить не могла, что вы способны причинить мне боль, воспользоваться моей жалостью, моим сочувствием. Конечно, мне стоило бросить вас в том зале ресторана, оставить вас одного, несчастного, покинутого женой, которая в тот вечер улетела в Прагу. Но я не смогла так поступить, допустила слабость и сейчас плачу за это слишком высокую цену.
– Потерпевшая, нам известно, что вы обратились в газету с просьбой опубликовать заметку о происшествии, – напомнила ей Дубровская. – Мне кажется, такой поступок никак не характеризует вас как женщину, глубоко переживающую то, что с ней произошло.
– Вы можете считать как угодно, – сухо ответила Кислова.
Было видно, что напоминание о посещении ею печатного издания ей сейчас особенно неприятно. Должно быть, история с заметкой в газете на самом деле плохо укладывалась в русло ее стройного повествования. Но, по-видимому, Софья Кислова всегда быстро находила выход из самых запутанных ситуаций. Не прошло и минуты, как она вернула себе потерянный было апломб.
– Конечно, вам не понять того, что делается в душе женщины, которая понимает, что ее использовали. Ужасное чувство! Я лежала на простынях растерзанная, страдая телесно и духовно, а рядом храпел он, усталый и удовлетворенный тем, что утолил свою страсть. Можете винить меня за то, что у меня есть собственное достоинство, есть собственные представления о чести. Конечно, я могла вернуться к себе домой зализывать раны и постараться подавить в себе обиду. Но я поступила иначе. Вы вините меня за это? Я решила, что мой обидчик должен понести наказание. Обращение в газету – тоже своего рода жест оскорбленной женщины. Меня некому защитить. Был бы у меня муж, он встал бы на мою сторону и разобрался бы с обидчиком. Был бы у меня брат, не думаю, чтобы он оставил меня в беде. Но я одинока как перст. На моей стороне лишь закон, и я защищаю себя, прикрываясь лишь им, как щитом.
– Я правильно понимаю, вы никогда не были замужем?
– Никогда.
– А случались ли в вашей жизни случаи, подобные этому?
– Что вы имеете в виду? – Щеки Кисловой вспыхнули болезненным румянцем.
– Становились ли вы когда-нибудь жертвой изнасилования?
Потерпевшая выпрямилась.
– Я – порядочная женщина, смею заметить. Не пытайтесь меня оскорбить. Этот случай единичный в моей жизни. Я поплатилась за собственную мягкость и уступчивость, за то, что мне на какой-то безумный миг показалось, что, пожалев профессора Соболева, я смогу рассчитывать на что-то большее, чем просто секс. Но когда он набросился на меня в номере, когда стал требовать делать всякие вещи, я ужаснулась. Я поняла, что ошибалась, но было уже слишком поздно. Он пользовал меня, как вещь, не думая и не понимая, что причиняет мне боль. Он отнесся ко мне как к продажной женщине, которая заранее готова на все для того, чтобы угодить клиенту. Я плакала, умоляла его оставить меня, а он только больше распалялся, говорил гнусности, смеялся надо мной. Это было ужасно. Я не знаю, как пережила ту ночь. А после того, как он кинулся ко мне, пытаясь задушить, решила, что он сошел с ума. Рядом со мной был не тот профессор Соболев, который появлялся на публике, опрятный и вежливый. Рядом со мной был дикий зверь, готовый растерзать меня за то, что я стала невольным объектом его злодеяния. Не знаю, чем все могло бы закончиться, но он был сильно пьян и несколько утомлен моим отчаянным сопротивлением. Он уснул, так и не разжав пальцы на моей шее, а потом откатился в сторону и захрапел. Я полежала несколько минут рядом для того, чтобы удостовериться, что он мне уже неопасен, что не настигнет меня на полпути. Но он уже ничего не соображал. Это меня и спасло, я думаю…
Дубровская многозначительно поглядела на Соболева.
– У вас будут вопросы к потерпевшей?
– Вопросы? Да все, что тут она наговорила, есть самый настоящий бред! От начала до конца! Я не понимаю, как вы все можете делать вид, будто верите тому, что говорит вам эта женщина. Не скрою, в ту ночь я был пьян и некоторых моментов не помню до сих пор, но я не появляюсь в нетрезвом состоянии на работе, не хватаю лаборанток за грудь, не пристаю к уборщицам и не угрожаю студенткам. Потерпевшая оговаривает меня с какой-то непонятной мне целью…
– С какой же целью? – сверкнула глазами Кислова.
– О, я пока не знаю! Но обещаю, если мне удастся…
– Ну, вот и отлично, – остановил душевные излияния Аркадия Александровича следователь. – Значит, так и запишем: «Каждая из сторон настаивает на ранее данных показаниях». А вам, господин Соболев, я хочу еще раз повторить расхожую фразу: чистосердечное признание смягчает наказание. Подумайте об этом на досуге. Может быть, тогда, когда вы с вашим адвокатом начнете фантазировать на тему, почему Кислова Софья оговаривает вас.
Соболев встал, чувствуя себя так, словно кто-то засветил ему в челюсть. Перед его глазами плыли белые пятна, и одно такое пятно, на котором, если всмотреться, были видны глаза, нос и губы ненавистной ему женщины, качалось где-то на уровне его глаз. Но внезапно словно кто-то навел резкость, и Аркадий увидел ее лицо четко. Софья в тот момент вставала со стула, поправляя юбку. На какую-то долю секунды их глаза встретились. Уголок ее рта пополз вниз, словно усмехаясь, а один глаз дернулся, будто подмигивая ему. Соболев остановился как вкопанный, пораженный тем, что произошло: на мгновение маска плачущей женщины спала, и он увидел то, что представляла собой Софья Кислова на самом деле…
Глава 14
– Я вам говорю, она подмигнула мне! – горячо говорил Аркадий после того, как они с адвокатом вышли в коридор. – Она смотрела на меня и сделала вот так…
Соболев попытался воспроизвести, что именно делала Софья Кислова, но Дубровская только покачала головой.
– Вам могло показаться.
– Что я, по-вашему, пьян? Я видел, она точно подмигнула мне! Она насмехалась надо мной! Вы не могли не видеть!
– Сожалею, но я собирала бумаги. Мне кажется, и следователь Чирков был погружен в изучение протокола. Но что вы кипятитесь? Что бы я могла сделать, если бы увидела ее усмешку?