Аэропорт
Шрифт:
Его величество вытер тонкие бесцветные губы теплой влажной махровой салфеткой, встал и с некоторым усилием, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу, пошел в сторону двери. Как только охранник открыл перед ним дверь, он вышел в коридор уже почти прямо, одну руку держа неподвижно, а другой отмахиваясь в такт шагам, словно на боку у него висела сабля или кортик. Ему даже однажды сказали, что походкой он напоминает Колчака. Видимо, в кино увидели. Думали, что это прозвучит как комплимент, адмирал как-никак.
— У меня бы Колчак и до Иркутска не добрался, — ответил он тогда. — Максимум до подвала в Екатеринбурге.
Маленький Большой Человек внес себя в малую залу для конференций
Жмурков стоял, прислонившись спиной к камину из розового мрамора, в позе Мефистофеля. Одна нога опиралась на мысок, чуть согнутая в колене. Рука поддерживала локоть другой руки, на кисть которой опиралась его голова с задумчивым, погруженным в себя лицом с орлиным носом и черными, бездонными, как угольная шахта, глазами. Жмурков, как водится, был одет во все черное, как капеллан, начиная с черного трико. Воротничок-стоечка антрацитово-черной рубашки вместе с большим и указательным пальцами правой руки подпирал точеный холеный подбородок с глубокой ямочкой.
«Господи, шпаги не хватает для полноты картины», — подумал про себя МБЧ, когда Жмурков, выйдя из образа Мефистофеля, отвесил ему почтительный поклон с неким подобием придворного реверанса. МБЧ даже слегка передернуло от вида того, как Жмурков быстро-быстро перебирал белыми пальцами сомкнутых перед собой рук. Царю на миг померещилось, что у советника в паху копошится клубок длинных белых червей.
Подавив сиюминутный рвотный рефлекс, МБЧ слегка кивнул ему в ответ и прошествовал к трону, придерживая невидимый кортик. Воссел на трон и взглянул на часы Blancpain L'eman Aqua Lung Large Date на правой руке. Он любил эти часы больше других из своей коллекции, но втайне завидовал Патриарху, у которого часы имели свойство в нужный момент становиться невидимыми и исчезать, как Чеширский кот.
Однажды обедали у Патриарха. Как раз подали печеных лебедей, фаршированных отечественными трюфелями и маслинами. Владыка пригубил из своего бокала Shiraz Rosemont [65] отечественного производства и бросил взгляд на часы, а МБЧ тут же пошутил в своей особенной манере:
— Махнемся не глядя?
— Чем, сын мой, душами? — пошутил в ответ Патриарх.
— Нет, Владыка. Вы же знаете, что это невозможно. Махнемся часами?
Владыка вновь взмахнул, как лебединым крылом, парчовым в позолоте рукавом. И, о чудо, часы исчезли!
65
Марка популярного австралийского вина.
МБЧ, сам большой любитель, ценитель и в каком-то смысле коллекционер наручных часов, нигде ни до, ни после более не встречал такого бесследно исчезающего Breguet, как у Патриарха.
«Ну, ничего, — заключил монарх про себя. — Нужно быть скромнее. Скромность... устрашает».
— Что-то наш милейший Воевода сегодня запаздывает, — негромко, словно самому себе, произнес Жмурков,
На самом деле оба знали, что сегодня Воевода, разодетый, как нечто среднее между приснопамятными Пиночетом и Каддафи, более двух часов протомился в комнате ожиданий на первом посту. После чего по специальному указанию МБЧ подвергся унизительному испытанию. А именно: его несколько раз прогнали через рамку металлодетектора, заставили выложить из карманов все, включая мелочь и три мобильника, жвачку, два презерватива, конфету «Коровка», а также попросили отцепить с груди и живота все ордена, включая значок ГТО и медаль «За отвагу на пожаре», которую он получил за сгоревший дотла Манеж. Пусть понервничает. Пусть почувствует, наконец, «чрезвычайность ситуации».
Царю понравилось это словосочетание (до своего последнего повышения Воевода отвечал в стране за чрезвычайные ситуации). И государь повторил его вслух, слегка присвистнув на начальном «ч» — легкий дефект, на который он не обращал внимания в детстве и от которого потом, когда попал в «контору» и начал «на земле работать с людьми», не мог избавиться, как ни старался. И особенно это мешало теперь, на царстве.
Не так давно ему даже составили среднего объема речь, в которой почти на 86 процентов (его любимая цифра, так как, по последним опросам, его поддерживали 86 процентов населения страны) исключили все шипящие и свистящие. Но после двух репетиций, между полетом на дельтаплане с журавлями и чипированием полярного медведя (оба эпизода снимал сам Карен Бронтозавров в павильонах «Мосфильма»), ему показалось, что речь несколько потеряла в образности и выпуклости.
Образность. Выпуклость. Скрепы там, шмепы. Он не верил своему коллеге Штирлицу, что особенно запоминается последняя фраза. Он свято верил в то, что запоминаться должно все, что он говорит, а не только отдельные фразы. А говорил он со страной, с народом каждый день, иногда даже часами, по праздникам. Ему важно было каждое его слово, словно их высекал для него сам Бернини [66] . В общем, от затеи с шипящими пришлось отказаться.
Тем более что придворный дефектолог-логопед, посвященный в эту государственную тайну и присягнувший на Библии, Коране и Конституции хранить молчание, утверждал, что такая легкая, едва заметная шепелявость (он, как ни бился, не мог подобрать другого слова, менее обидного, поэтому произнес его быстро-быстро, как змея) скорее таит в себе плюсы, чем минусы: дополнительный шарм, узнаваемость, привыкаемость, «тепло ложится на женские ушки», «добавляет государственному образу естественную, идущую от сердца, человечность».
66
Великий итальянский архитектор и скульптор XVII века.
Конечно, по сравнению с Воеводой, у которого вообще была постоянная каша во рту, сам монарх был просто Демокрит (какое ругательное словцо), нет, Диклофенак (вообще не из той оперы). «Демосфен!» — радостно вспомнил царь-государь, когда запыхавшийся, вспотевший и раскрасневшийся Воевода показался, наконец, в дверном проеме, почти звеня от усердия невидимыми шпорами.
— Не вели казнить! — запричитал Воевода, бухаясь в ноги МБЧ и прикладываясь своими разбухшими от влажности липкими губами к перстню на одном из тонких пальцев в белой лайковой перчатке. — Вели слово молвить! Уважаемый Вадим Вадимыч, дорогой Мой Большой Человек!