Афанасий Никитин. Время сильных людей
Шрифт:
— Боятся, что против них мы то оружие повернем, притеснений не выдержав. Вот и лишают нас такой возможности. Кого с мечом или ножом длинным застанут, убить могут. А еды не дают, но работать заставляют.
— Да, плохо вам тут живется, то я видел, — согласился купец. — Но ведь умения-то хранятся, передаются от отца к сыну. Иначе как?
Старик еще внимательней посмотрел на Афанасия. Его колючий взгляд проник, казалось, в самую душу купца. Тот выдержал взгляд. Ответил вопросом:
— Говорят, ведь только в ваших краях булат ковать умеют? Сталь, что железо прорубает.
— А для какой надобности тебе сталь такая? —
— Да понимаешь, на моей родине тоже неспокойно. Захватить ее хотят да поработить, как вас вот. Князья жестокие да алчные. А ежели у наших воинов булатные клинки будут, так голыми руками нас не возьмешь.
Старик задумчиво пожевал губу. Прикрыл глаза тяжелыми веками. Афанасию даже показалось, что он заснул. Уже хотел было идти дальше, чтоб не тревожить, но старик вдруг открыл глаза и поманил Афанасия пальцем, чтоб нагнулся поближе:
— Есть один человек, знает он, как клинки ковать, чтоб самый крепкий доспех прорубали.
— И где ж он, человек этот? Здесь?
— Нет, тот человек живет в деревне, недалеко от Парвата. Там его все знают. Только чужому не скажут, потому как охотятся за ним хорасанцы. Тоже хотят секрет той ковки вызнать. Или просто убить, если не скажет.
— Ну, так зачем ты мне это говоришь тогда? — пожал плечами Афанасий, решив, что старик немного не в себе. Тронулся умом на почве ненависти к захватчикам.
— Тебе скажу, как его найти, и весточку тайную дам.
— И что? Поверит он мне с твоей весточкой?
— Нет, не поверит, но по крайней мере сразу не убьет. Выслушает, — улыбнулся старик.
— И то радость, — вздохнул Афанасий. — А ты-то с чего решил, что я тебя хорасанцам не выдам? У меня, между прочим, сам визирь бидарский Мехмет в друзьях ходит.
— Мехмет? — прищурился старик. — Мехмет чужак. Но человек среди них из лучших. Никогда нас не обижал по собственной воле и прихоти. Знакомство с ним не в убыток тебе, а в прибыток. Но не это главное. Руки у тебя не купеческие. Я сразу заметил. А когда ты замок взял, и вовсе уверился. Ты с ним, как с птичкой живой, осторожно обращался, хотя мог бы в ладонях, как глину, смять. И посмотрел куда надо. Из наших ты, из кузнецов, а значит, не хорасанский человек. Там они любых кузнецов, что в поле их зрения попадают, блюдут усиленно. И даже будь ты трижды лазутчиком знатным, сюда б тебя не отправили.
— Что ж, мне все равно без секрета домой нельзя возвращаться. Рассказывай, как в твой Парват попасть.
— Не мой, а наш. Для нас он священен, как для мусульман Мекка, а для христиан Иерусалим. — Голос старика зазвенел струной и тут же смягчился. — А попасть туда несложно. Как закончится ярмарка, многие богомольцы туда отправятся на праздник ночи, посвященный богу Шиве. С ними и дойдешь. А не хочешь с ними, иди сам, ориентиром тебе будет гора с шапкой вечного снега на вершине. Зовется она Ом Парват. А рядом с ней озеро Кришны, вот на правом его берегу тот город и стоит. А от города того дальше пойдешь, в селение.
Старик достал клочок пергамента и стал быстро чертить на нем карту, ловко рисуя очертания гор, границы поселений и связывающие их дороги. Конечный пункт он пометил жирным косым крестом вроде Андреевского и написал под ним несколько хитрых букв.
— Вот так дойдешь до нужного тебе человека, ему рисунок и передашь. На нем написано,
Афанасий взял карту, покрутил в руках, присматриваясь к письменам. А вдруг старик написал там что-то вроде «подателя сего немедленно смерти предать»? Пожал плечами. Хотели бы, кончили здесь да оттащили в лесок, мамонам [63] да гадам на съедение. К утру до костяка обглодают. А убийц кто в таком столпотворении вавилонском искать станет?
63
Мелкие грызуны, крысы.
Поклонившись старику на прощание, он повернулся и пошел обратно в ряды. Ему было о чем подумать. Паломничество в Парват начнется только дня через три, когда закончится ярмарка. Толпы людей. Крики, ругань, грязь, вонь, горы нечистот вдоль дороги… Не пойти ли в Парват прямо сейчас, наняв провожатых? А может, и самому? Ведь карта у него есть, и довольно подробная.
Как только спина Афанасия скрылась за поворотом, в кузнечную лавку вошел молодой человек, очень похожий лицом на старика-хозяина.
— Отец, — спросил он, — зачем ты поведал чужеземцу про Мастера? Вдруг он выдаст его хорасанцам?
— Не выдаст. Не той он породы, да и из земель чужих, нет у них с муслимами общего интереса.
— Пусть так, но зачем? Ведь чем меньше народу знает о Мастере, тем в большей он безопасности.
— Есть что-то в этом человеке. — Старик задумчиво потер пальцем кустистую бровь. — Не знаю, как и объяснить. Но отправить его через Хорасан с секретом изготовления булатной стали — это как запустить лиса в курятник. Наседок, может, и не порежет, но переполоху наделает страшного, а это нам на руку.
— Ох отец! — произнес молодой человек, но не нашел, как продолжить, и просто махнул рукой.
Так же, как все дороги Европы ведут в Рим, все дороги Индии, казалось Афанасию, вели в Парват. Хоть до большого празднования было еще много ден, народ уже валил в священный город. По одному, группами и целыми отрядами. Афанасий прибивался то к одной, то к другой. Расспрашивал индусов о местных обычаях, о знаменательных местах, узнавал новые слова. Поскольку все путники были паломниками, много говорили о вере. Поначалу его опасались, отвечали вежливо, но без подробностей, а когда узнавали, что не мусульманин он, а веры Иисусовой христианин, и имя его Афанасий, а не Хаджа-Юсуф Хорасанин, теплели душой и рассказывали, ничего не скрывая.
Вечерами при свете костра он записывал многое из того, что ему рассказывали, и сам удивлялся тому, насколько короче и проще стали его заметки. Раньше он пытался вместить в них все, что видел вокруг, свои мысли по поводу увиденного и много еще чего. Теперь писал короче, по делу: был там-то, ходил туда-то, на столько-то купил, продал, поел, поспал, какой день в пути. В описания пускался, только если происходило что-то действительно примечательное. Да и сами впечатления путешествия, раньше такого загадочного, интересного, каждый день приносящего какие-то открытия, потеряли былую яркость. Ну, храм. Ну, чуть выше предыдущего. Ну, резьба на нем более прихотливая. Ну, скульптуры похабные над воротами в полный рост. Ну, джунгли погуще, чем те, что были два дня назад. Ну, люди одеваются немного чуднее. Ну и что?