Аферист Его Высочества
Шрифт:
Африканыч в начале пути тоже испытывал подъем душевных и физических сил. К тому же предстояла встреча с Москвой, в которой не был десять долгих лет. Это как встреча с любимой женщиной после долгой разлуки: ты просто сгораешь от нетерпения поскорее увидеться, подгоняешь время и мучаешься вопросами, как она, не изменилась ли? И любит ли тебя по-прежнему?
Зеленые вагоны третьего класса опустели первыми. Публика в них ехала самая разношерстная: крестьяне, мещане, коммивояжеры, выходящие в тираж актриски и карточные шулера, «срубившие» за дорогу пару-тройку червонцев. Ехали цеховые, мелкие торговцы, намеревающиеся купить в древней столице на грош пятаков (напрасно, кстати, надеющиеся), и прочая шелупонь, рассчитывающая, что в Москве им будет житься слаще и лучше, нежели в Торжке, Мокрой Слободе или починке Красная Выпь. Были еще приходский
Публика из синих вагонов была более степенной и «чистой». Во втором классе предпочитали колесить люди деловые. А еще не сильно богатые, то есть небогатые вовсе. Здесь гуськом, друг за другом, потянулись к извозчичьей бирже разной гильдии купцы (включая и первую гильдию) и коммерции советники. Эти пуще собственного ока ценили время и копейку. Конечно же, они могли ехать и первым классом, но зачем переплачивать несколько рублей, когда лично для себя можно устроить такой же комфорт, как и в первом классе? Надо просто скрутить в бараний рог вагонного кондуктора – и все будет.
А еще вторым классом предпочитали ездить дворяне, у которых за душой ни черта не было, но до зеленых вагонов третьего класса опускаться было никак нельзя. Следовало – хоть тресни! – держать марку и из последних сил производить на окружающих и самого себя впечатление вполне респектабельного господина.
Еще ехали здесь матроны семейств с целым выводком детей и их мамками и няньками. Дети, в отличие от взрослых, были веселые и шумные, как и в начале пути, и это раздражало остальных пассажиров синих вагонов.
Во втором классе предпочитали ездить также чиновники мелкой и средней руки, гимназические учители и инспекторы, магистры и экстраординарные профессоры, которым до ординарного профессора (не говоря уж о профессоре «полном») было еще расти и расти.
Вторым классом ездили назначенцы, спешащие к новому месту службы, и господа командировочные, коим деньги на билеты выдавались сугубо во второй класс. Попадались поволжские помещики, спешащие в древнюю столицу провести зиму и присмотреть для дочерей подходящих женихов, и соборные священники, не гнушающиеся поездами, изрыгающими пар и дым, хотя дым не от костра есть порождение сатанинское и адское, а стало быть, грех.
Африканыч ехал первым классом, и вышел степенно, как и все пассажиры желтых вагонов. Эти не спешили взять извозчика. На вокзале их поджидали собственные экипажи и даже кареты с гербами – конечно, во второй половине восьмидесятых годов просвещеннейшего и эмансипированного девятнадцатого века анахронизм, но что делать? Как блюсти столбовую дворянскую честь, ежели не ездить сугубо первым классом и не иметь собственного выезда? Эдак скоро что дворянин, что мещанин, что, прости господи, крестьянин будут совершенно без разницы. Ведь устои ныне крепко пошатнулись. В том числе благодаря либеральным реформам Александра Второго и объявленной им эмансипации. Но более всего устои были поколеблены самим фактом убиения государя императора, царя Польского и Великого князя Финляндского Александра Николаевича Освободителя богопротивным бомбометателем Игнатом Гриневицким. Да и то, скажите на милость, о каких устоях возможно говорить, когда государя то стреляют, «как зайца» (по его собственному выражению), то взрывают прямо во дворце. Нет устоев – нет порядку. А без оного русскому человеку полная погибель. То бишь кранты!
Африканыч прибыл налегке. Только дорожный саквояж со всем необходимым в пути, деньги, кое-какие документы да собственная память, помещавшаяся, конечно, не в саквояже, но в голове. А голова у Самсона Африканыча была умная и светлая.
Выйдя через центральный вход одноэтажного вокзала с башенкой посередине и имперским флагом на ее шпиле, Неофитов ступил на Каланчевскую площадь, названную так потому, что некогда на этом месте или близ него стоял путевой дворец «тишайшего» царя Алексея Михайловича с деревянной вышкой-каланчой. Но первым получило название «Каланчевское» – поле с лугами, ручьями и болотцами близ царского дворца, построенного на бережку обширного Красного озера прямо напротив Красного села. Потом болотца осушили, ручьи и речки заключили в трубу, – и образовалась площадь, на которой аккурат после освобождения крестьян и было выстроено здание вокзала, с башенкой, немного смахивающей на каланчу.
Африканыч втянул в себя весенний воздух и задумался. Куда идти? Где искать этого Сизифа? Ведь найти в Москве нужного человека не так-то просто. Хотя с чего начать розыски, Неофтов уже знал. С Хитрого рынка. Ибо с Хитровки, как с Дона – выдачи нет.
«Утюг» стоял на прежнем месте. Да и куда ему подеваться, коли он – «Утюг». Стоял и будет стоять в веках. Место на «стрелке» меж тремя переулками за церковью во имя Святых апостолов Петра и Павла, выходящее на Сухой овраг и Хитров рынок, занимал некогда дворец Ивана Третьего, великого князя Московского. Через три века на месте великокняжеского дворца выросла усадьба знатных бояр Колычевых. А теперь здесь стоял «Свиной дом», бывшие владения генерала Хитрово, собственно, и заложившего Хитровку. «Утюг» был одним из корпусов «Свиного дома» и правда походил своей формой на чугунный утюг. Но ни дом, превращенный не столь уж и давно в ночлежку самого что ни на есть сквернейшего пошиба, ни его обитатели не интересовали Самсона Африканыча. И даже теперешние владельцы «Утюга» были неинтересны Неофитову. Его занимал трактир «Каторга», что расположился в полуподвале «Утюга» и глядел на один из переулков «стрелки» верхней половинкой окошек. Вторая половина потихоньку врастала в землю. Так что ежели вы вдруг надумаете заглянуть внутрь трактира через окно – вам надлежит встать на колени и приложить лоб к земле, будто вы мусульманин и молитесь своему Единому и Всевышнему. Либо и вовсе лечь плашмя на живот, коли вас не смущает таковое положение на людной улице. Только так вы сможете узреть творящееся внутри трактира. Естественно, измазавшись в пыли или даже грязи. Так что стоит подумать, так уж вы непременно желаете заглянуть в нутро «Каторги». Но если все же жаждете и у вас в том имеется оправданная надобность, то, произведя все вышеописанные действия, нет никакой гарантии, что из сего заведения не вылетит вдруг здоровенный лоб и не надает вам по физиономии, туловищу и прочим телесным членам от всей души, чтобы не подсматривали и не совали свой нос, куда не следует. Ну и так, для острастки.
Африканыч, естественно, заглядывать в окошки не стал. Тем более что окна были запарены изнутри, и все равно разглядеть ничего было бы нельзя. Да и на улице кисло и слякотно неимоверно, ибо нахлынула весенняя погода. Неофитов только зябко передернул плечами – в притон такого пошиба заходить не очень-то хотелось – и толкнул дверь…
Мама честная! В нос и глаза тотчас шибануло столь густым и едким запахом сивухи и паром, что Африканыч зажмурился и громко чихнул. Сей звук произвел некоторое впечатление на присутствующих: сидевшие за ближними столами повернули головы и уставились на вошедшего. На мгновение стих говор: такого рода человеки и в столь чистом наряде захаживали в «Каторгу» нечасто. И звали здесь таковых – фрак. Ну, разве какого подгулявшего купчика сюда занесет, да и то ежели он шибко пьяный или приезжий. А так трактир посещали исключительно свои. Люди при делах. То бишь фартовые робяты, мозгующие тут предстоящие «дела», крупные уркаганы «на отдыхе» с марухами или без, беглые каторжники-обратники да отбывшие сроки «у хозяина» «зеленоногие», которым проживание в Москве было навсегда заказано. Посему и звался сей трактир – «Каторга».
Самсон Африканыч, высморкавшись после чиха в носовой платок, огляделся и нашел взглядом свободный столик. Вернее, не совсем свободный. Одно место за столом было занято: положив локти на грязную столешницу и уронив на них шишкастую голову, спал бритый наголо мужик. Возле него стояла почти допитая бутылка водки и лежал надкусанный соленый огурец. Под не предвещающими ничего хорошего взглядами Неофитов прошел к этому столику и сел напротив спящего мужика. Взор Африканыча был напряжен и внимателен, но страха в нем не прочитывалось. Это было замечено парой «деловых» за соседним столом, которые, переглянувшись, стали о чем-то шептаться.
– Чего изволите, ваше благородие? – подлетел к нему буфетчик.
– Графинчик анисовой, два каленых яйца и чайный стакан горячего шоколаду, – сказал Африканыч, глядя в ясные глаза буфетчика.
– Чего-с? – переспросил тот.
– Шоколаду горячего, – невозмутимо повторил Самсон Африканыч и брезгливо поморщился: – Да, и вытри стол, братец. А лучше – постели-ка свежую скатерку.
– Будет исполнено, – ответил буфетчик, но остался стоять.
– Ну, что стоишь? Исполняй! – приказал ему Неофитов.