Аферист Его Высочества
Шрифт:
– Честно говоря, не очень, – ответил Сизиф. – Какое отношение имеет одежда к творчеству?
– Я бы сказал – большое, – ответил Самсон Африканыч. – Платье, мой друг, – он посмотрел на Сизифа, как смотрит на уроке учитель на ученика, – имеет отношение ко всему. По одежке, как говорится, встречают. С тобой иначе разговаривают и тебя иначе принимают, когда ты одет в чистое и дорогое, нежели в залатанное и грязное. Но главное – платье, в которое человек одет, накладывает отпечаток на его поведение и даже характер.
– Как это?
– А так! К примеру, ежели я одет в рубище, мне ничего не стоит сморкнуться на улице через ноздрю…
– Не
– Черт, да ты выслушай сначала! – недовольно воскликнул Неофитов. – Я же сказал: к примеру. Скажем, это буду не я, а другой человек. В рубище ему не составит никакого труда сморкнуться через ноздрю. Какой с такого культурный спрос, согласись? Какое комильфо или не комильфо? А ежели он, скажем, будет одет во фрак или в «визитку», то подобного просто не позволит себе сделать. Платье, что на нем, не разрешит ему сморкнуться через ноздрю прилюдно. Согласен?
– Пожалуй, что так, – задумавшись, ответил Сизиф.
– Ну вот… Так же и с делом. Любым! «Авось» да «сойдет» станут неприемлемы, если исполняющий это дело будет уважать себя. А самоуважение невозможно, ежели на тебе лохмотья…
Сизиф промолчал, мысленно соглашаясь.
Бани были великолепны. Вообще, очищение тела всегда связано с неким духовным очищением. Очищением от скверных и пагубных мыслей. И не случайно после бани чувствуется облегчение. Как будто, смыв с себя грязь, ты еще сбросил целый груз скопившейся в тебе дряни, гнущей к земле.
На той же Покровке, в самом ее начале, они сняли в одном из доходных домов хорошую квартиру в пять комнат: гостиной, двумя спальнями, библиотекой (она же кабинет) и столовой. Надо же было где-то жить и Неофитову. Затем вернулись на Хитровку, и Сизиф вынес из своей тамошней конуры все, что имелось и было необходимо для работы. Взяли извозчика и отправились домой. А потом весьма плотно отужинали в новой квартире. Тут-то и пригодилась чекушка, после каковой для Сизифа наступил «сухой закон».
Работать Сизиф начал прямо со следующего утра. Выглядел он посвежевшим, руки не тряслись, а на душе если и не обреталась благость, то было весьма спокойно. Ведь очень важно, приступая к новому делу, чтобы тебя ничто не угнетало и не тревожило. А значит, ничто не отвлекало. Иначе чуждое могло сказаться на работе.
Работа у Сизифа спорилась. Ведь всего несколько месяцев назад он уже писал «Карла Пятого» великого Тициана Вечеллио, так что для того, чтобы сработать картину в лучшем виде, у него все было под рукой: каталоги, несколько копий с картины, скорее фотографического плана, нежели художественного, – что и было очень хорошо, ибо тем самым ошибки даже в самых мелких деталях исключались; состаренные грубые холсты, а Тициан предпочитал именно такой холст с грубой фактурой; и естественные краски – лазурь, киноварь, охра, бирюза, которыми пользовались в эпоху Возрождения. Краски Сизиф изготавливал сам, скупая минералы у натуралистов, по старинным рецептам растирал их в ступке, добавляя различные компоненты.
Неофитов неотлучно находился при Сизифе. А ну как старый товарищ сорвется и запьет? Тогда все дело – коту под хвост!
Африканыч завороженно смотрел, как из-под кисти Сизифа появляется нечто, что потом превращается в деталь королевских лат, а несколько мазков, ничего на первый взгляд не значащих, с появлением еще одного вдруг становились человеческим глазом, выразительно смотрящим вдаль.
Это было чудо. Пораженный его созданием, Африканыч пропустил мимо ушей бурчание Сизифа о том, что «чего это вдруг всем понадобился Тициан». Иначе бы он непременно спросил: «Кому это всем?» И получил бы примерно такого рода ответ: «Да приходил тут один. Тоже «Карла Пятого» заказывал. Это хорошо, что тебе именно «Карл Пятый» нужен. Потому как я его уже писал. Правда, копия выходит всегда хуже оригинала, но я постараюсь…» Африканыч непременно бы расспросил Сизифа об этом человеке и положил сведения о данном факте на одну из полочек своей памяти, чтобы потом, вернувшись в Казань, рассказать все Севе Долгорукову. Но Самсон Африканыч этого не сделал.
А кисть Сизифа густо накладывала все новые и новые мазки. Энергично, экспрессивно и мощно, как делал это сам великий Тициан. Вблизи было трудно что-либо рассмотреть. Но при отдалении на несколько шагов становилось понятно, что рождается шедевр. Сизиф работал самозабвенно, не помня ни места, где создавал творение, ни времени, и Неофитов, проголодавшись, часто обедал один, а то один и ужинал, не решаясь перебивать вдохновенную работу старого товарища.
Неожиданно в работе Сизифа наступил перерыв.
– Ты чего рисовать перестал? – спросил Африканыч.
– Я и не рисовал, – нервически ответил Сизиф.
– А что ты делал?
– Писал. Я писал картину. Картины, друг мой, пишут…
– Я понял, понял, – примирительно произнес Самсон Африканыч. – Так что ж ты перестал писать? У нас уже времени в обрез.
– Так надо, – после некоторого раздумья ответил Сизиф.
– Зачем?
– Затем, что так делал сам Тициан. Закончив работу вчерне, он оставлял картину на видном месте, на время, чтобы «остыть» и как бы походя замечать потом недоработки и недостатки уже холодным взором. Иногда он оставлял работу на несколько месяцев…
– Костя, у нас нет этих нескольких месяцев, – заметил с тревогой Неофитов.
– Я знаю. Пусть постоит так пару-тройку недель. А я уж дух переведу!
– Недель?! – Африканыч был вне себя. – Это невозможно! Сева, верно, уже всю икру выметал.
– Ну, так надо, понимаешь?
Очень жаль, что времени было в обрез. Второй «Карл Пятый» мог получиться хуже первого, за которого Сизиф получил от провинциала двести рублей…
Несколько раз он порывался выпить, как оно и бывает, когда в чем-либо происходит заминка или цель выполнена, а новой еще не предвидится. Однако Африканыч был начеку и следовал за Сизифом буквально по пятам.
Недели полторы художник ходил мимо картины, пристально разглядывая ее. Африканыча все это просто выводило из себя, но сделать он ничего не мог. И торопить Сизифа не было никакого смысла: дело от этого не сдвинулось бы ни на дюйм. Правда, за это время Сизиф изготовил все бумаги, удостоверяющие подлинность картины, ибо к такого рода произведениям живописи обязательно прилагаются сопроводительные документы, подтверждающие кисть мастера – в данном случае Тициана Вечеллио де Кадоре.
Наконец, после очередного (невесть какого по счету) осмотра картины, Сизиф будто спохватился и принялся лихорадочно наносить на картину краску прямо пальцами.