Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Шрифт:
Я почувствовал себя Робинзоном, угодившим на необитаемый остров.
Адвокат, бреясь, поглядывал на меня, словно ожидал вопроса. Я не стал долго испытывать его терпение.
— Низами Султанович, вы хотите поменяться со мной обувью?
— Простите? — не сразу понял он.
— Я хочу сказать, что вам, наверное, нравятся мои ботинки.
— А-а, вот о чем вы! — Он усмехнулся, прополоскал бритвенный станок в кружке и принялся промакивать щеки полотенцем. — Я не хотел вас будить и все выяснил сам.
— Что же вы, интересно, выяснили?
— С
— Конечно, видел.
— Сегодня утром я обнаружил там следы с необычным рисунком протектора. Мне показалось, что их оставил… м-м-м… кто-то чужой.
— Но ларчик открывался просто! — Я смотрел на адвоката и не мог сдержать усмешки.
— Да, следы оказались вашими.
— Было бы странно, если бы там не оказалось моих следов. Я вчера в самом деле ходил по снегу. И вы, по-моему, не могли этого не заметить.
— Видите ли, юристы не всегда верят тому, что даже очевидно. Всякая версия нуждается в доказательстве. Например, спросят вас, что вы вчера пили с Рамазановым? Вы скажете: спирт. А я на вашем месте ответил бы: прозрачную жидкость с запахом спирта.
— Так сложно?
— Да, немного сложнее, но зато исключается ошибка, которая, скажем, в криминалистике может сыграть роковую роль в судьбе человека.
— Может быть, охотно верю. И все-таки у меня складывается впечатление, что вы усиленно строите себе алиби, внушая мне, что где-то недалеко от нас пасется картавый.
Адвокат откинул полотенце в сторону. Вывести его из себя, насколько я понял, было весьма трудно, но сейчас у него было уже не то настроение, с которым он встретил меня.
— Вы для меня, уважаемый господин Вацура, — не судья. Я не собираюсь оправдываться перед вами и, как вы говорите, строить себе алиби. Мне ровным счетом наплевать на то, что вы думаете обо мне. Вчера вечером мы с вами пришли к однозначному выводу: каждый из нас свободен и волен распоряжаться самим собой по своему усмотрению. Но мы пришли еще и к другому выводу, что нуждаемся друг в друге. Так давайте строить наши отношения, основываясь на законе целесообразности.
Он выплеснул мыльную воду из кружки, протер ее платком и с еще большей запальчивостью добавил:
— Да поймите же вы, что у меня не было никаких причин убивать мальчишку! Что вы, в самом деле, зациклились на этом!
Могу представить, подумал я, как ему хочется треснуть меня чем-нибудь тяжелым по голове. Но не может. Сейчас — цветочки. Ягодки начнутся тогда, когда мы найдем баулы.
Из палатки показалась лохматая голова Валери. Стоило мне только взглянуть на нее, как в душе сразу становилось чисто и ясно; я сразу забывал о всех проблемах, жизнь представлялась идиотски счастливой, и в голову валом ломились бредовые мысли о кругосветном путешествии на яхте и детях, которые будут плодами нашей любви.
— Ку-ку! — сказала она. — Я всю ночь дрожала от холода, а ты даже не попытался согреть меня.
— Я бы согрел, — ответил я, — но ты не выпускала из рук автомат. Кстати, он до
— Разве? — удивилась Валери, исчезла в палатке на мгновение, показалась снова с «калашниковым» в руках, отстегнула магазин, оттянула затвор, и оттуда выскочил патрон. — В самом деле! А я хотела испугать вас и чуть не нажала курок.
Мы с адвокатом переглянулись.
— Как вы думаете, она пошутила? — спросил Рамазанов.
— Во всяком случае, очень надеюсь на это, — ответил я и, подойдя к девушке, попытался отнять у нее оружие.
— Нет! — ответила она, пряча автомат за спиной. — Я сказала, что понесу его сама! И не вздумай отобрать силой, я такие штучки очень не люблю.
Пришлось уступить даме.
Туман таял прямо на глазах, и едва мы закончили завтрак, как обнажилась далекая земля. Мы сложили вещи, упаковали рюкзаки и в последний раз взглянули на Пяндж.
Рамазанов, а следом за ним Валери уже пошли к контрфорсу, как мне приспичило, и я зашел за скалу, встал перед сугробом и принялся рисовать на нем кольца.
Я слышал, как Валери звала меня. Я уже был готов догнать ее, как мой взгляд упал на маленький желтый предмет, втоптанный каблуком в землю. Я поднял его. Это был фильтр от сигареты.
Лучше бы я нашел курительную трубку, подумал я, догоняя Валери, которая шла за адвокатом, как конвоир.
Ледяной ветер шлифовал спину контрфорса с такой силой, что мы едва передвигали ноги. Солнце скрылось в тумане, температура резко упала, и наши свитера и жилетки совсем перестали хранить тепло. Меня и адвоката еще кое-как прикрывали со спины рюкзаки. Валери же могла согреваться лишь «калашниковым». Она согнулась едва ли не вдвое, натянула рукава свитера на пальцы, прижала руки к груди, втянула голову по самые уши в ворот, но, похоже, это мало ей помогло. Под порывами ветра она шаталась, словно былинка, и порой шла в опасной близости от края обрыва.
Я остановился, снял рюкзак, вытащил из него курточку, в которой прилетел в Душанбе, и быстро догнал Валери.
— Надень! — крикнул я.
Она скованными движениями стала искать рукава; автомат мешал ей, и я взялся за ствол, но Валери дернула оружие на себя:
— Не трогай! Я сама!
— Не сходи с ума! Верну я тебе твою игрушку!
Валери все же поставила «калашников» между ног, надела курточку прямо поверх жилетки и сразу утонула в ней. Я застегнул «молнию».
— Теплее?
Она кивнула, закинула ремень автомата на плечо и пошла дальше. Теперь я старался держаться рядом с ней, хотя идти по узкому гребню контрфорса вдвоем было нелегко. Рамазанов снова стал удаляться от нас. Я старался все время держать его в поле зрения и время от времени оборачивался назад.
— Что ты там высматриваешь? — громко спросила Валери, перекрикивая завывание ветра.
— Ничего не высматриваю, — ответил я. — Это от холода шея выворачивается.
— Чего это он так рванул? — Валери кивнула в сторону адвоката. — Надеюсь, ты не показал ему точно, где спрятаны мешки?