Афганский «черный тюльпан»
Шрифт:
— Виктор, что это за драка? А как же дружба экипажа? — спрашивает командира Коростылев.
— Дружба — дружбой, а служба — службой. Штурман чуть всех нас не угробил. Он ошибся в расчете в дальности полета на 200 километров. У нас кончилось топливо, запасных аэродромов вблизи не было, мы чуть не упали, сели на последних каплях. Пусть он его повоспитывает.
Конечно, никто никого бить не стал, но на словах — второй летчик все высказал штурману.
Сопровождающие тоже не очень обрадовались такому происшествию…
После Уфы «Черному тюльпану» предстоял такой маршрут: Куйбышев — Ленинград — Кишинев —
Капитан Федоров знал, что семья Коростылева живет в Николаеве. За дни полета они сдружились и между собой часто говорили «за жизнь». Виктор предложил Коростылеву улететь из Уфы в Николаев на пассажирском самолете, встретиться с семьей, а дней через пять встретить «Черный тюльпан» на военном аэродроме Николаева. Коростылев задумался: а зачем, собственно, терять почти неделю, что уйдет на полет? Ведь он не видел семью полгода. Да жена с дочкой и не знают даже, что он уже не в Афганистане, а в Союзе, в Башкирии… Но сам бы он и не додумался до такой возможности раньше «Черного тюльпана» побывать в Николаеве.
Обговорив с Виктором все детали встречи на военном аэродроме, Коростылев купил билет на самолет Уфа — Донецк — Николаев — Одесса и утром 10 мая улетел из Уфы. В полдень этого же дня он был в Николаеве. С замиранием в сердце на такси подъезжает к своему дому, поднимается на четвертый этаж и встречает… свою дочку Женечку. Она с такими же маленькими подружками играет на лестничной площадке.
— Женечка! Дочка! Здравствуй! — с дрожью в голосе говорит Коростылев. С полминуты, она, шестилетний ребенок, удивленно смотрит на него и только потом доходит, что это ее папа.
— Папочка! — бросилась Женя к Коростылеву. — Мы с мамой и не знали, что ты приедешь?
— Я и сам не знал, дочка, что придется приехать домой, — сказал Коростылев, обнимая и целуя Женю. — Мама дома?
— Нет! Мама на работе. А меня оставила с соседкой Верой Ивановной.
— Поедем, доченька, к маме на работу!
— Поедем!
Жена Коростылева на работе была занята и попросила их подождать на улице. В скверике перед поликлиникой они присели не лавочку, Коростылев посадил дочку на колени и прильнул к ней. Он подумал о том, как все же жизнь мотает их, не спрашивая и не предупреждая. Ведь он действительно несколько дней назад и не предполагал, что будет сидеть здесь, на лавочке и обнимать любимое тельце своей дочки и ждать жену с работы.
Мысли его вернулись в Афганистан, к его батарее, к круговерти последних дней. Чего он только не испытал за последнюю неделю? Где он только не был за эти дни? Коростылев почувствовал какую-то расслабляющую усталость…
За эти несколько дней, проведенных дома, где нет войны, тревог, бытовых неудобств, Коростылеву почти заново нужно было привыкать к этому — к мирной жизни.
Сначала было странным не ощущать тяжести автомата за правым плечом. Рука то и дело нашаривала автоматный ремень — нет его! К этому надо было привыкнуть, так как без оружия он чувствовал себя незащищенным, каким-то доступным.
Странно
Странно было видеть безработных людей на улицах. Никто, абсолютно никто, не знал о боевых действиях в Афганистане. Не знали, в каких условиях живут их родные, служившие там.
Странно было видеть множество нарядных и красивых женщин вокруг себя: на улице, в троллейбусе, в магазине.
К этим, незаметным ранее мелочам, Коростылеву приходилось привыкать заново. Привыкать, чтобы снова не замечать. Плохо это — привыкать и не замечать. Неужели нашему народу обязательно надо войну, разруху, голод, грязь и кровь, чтобы ценить простые мирные вещи?
Пресса тогда была под строгой цензурой. В газетах писали об интернациональном долге в виде строительства школ и детских садов, посадки деревьев на аллеях парков Афганистана. И народ верил этому. Потому, что привыкли верить газетам.
Знакомые Коростылева в Николаеве при первых встречах сразу же спрашивали:
— Ну что, сколько заколотил денег за границей? Что привез домой? Тогда, по советским понятиям, при железном занавесе, за границу ездили лишь отдельные граждане, чтобы заработать и привезти оттуда то, чего не было у них в стране: магнитофоны, ковры, чайные сервизы, шубы.
Коростылева неприятно коробило от таких вопросов. Как ответить им, что из Афганистана привез он боль утраты друзей, кошмары по ночам и убеждение в несправедливости в их стране?
— Ничего не привез, — отвечал Коростылев.
— Как ничего? — искренне удивлялись знакомые. Им было невдомек, что там, в Афганистане, они живут среди грязи и крови, а не стоят в очередях за вещами.
Им и в голову не приходило, что они были не в простой служебной командировке, а на войне.
И самое главное, осуждать-то этих знакомых не за что. Им и раньше, и сейчас, когда, в Афганистане идет полномасштабная война, внушали и внушают, что у них в стране все хорошо, ну, там одна армия ушла к соседям помогать строить дороги. Народ ничего не знал.
Когда Коростылев немного рассказывал о ситуации там, в горах, знакомые недоуменно слушали и, кажется, не верили ему, хотя деликатно в открытую этого не показывали. Мол, ну давай-давай, герой, сочиняй…
Кстати, о деньгах. После полного возвращения из Афганистана ту, сравнительно небольшую сумму рублей, что выплатили Коростылеву за войну, его жена в первый же день перевела с его книжки на свой счет. А уйдя к своему новому «любимому», оставила Коростылева без копейки. Он было, заикнулся об этом, но в ответ получил только злорадную и надменную ухмылку.
В Николаеве Коростылев жил на южной окраине города. В двух троллейбусных остановках, за железнодорожными путями вокзала, находился военный аэродром морской авиации. Сюда и должен был прилететь его «Черный тюльпан». Через два дня после приезда домой Коростылев стал каждый день ходить на этот аэродром узнавать о его прилете.
Самолет прилетел 16 мая 1982 года. Коростылев встретился с экипажем как с родными, они тоже приветливо приняли его на борт. В самолете осталось несколько ящиков с гробами. За эти пять дней летчики устали: Коростылеву видны были их осунувшиеся лица.