Африка глазами наших соотечественников
Шрифт:
Со вчерашнего дня я заметил, что женщины этих берегов ходят не в синих одеждах и покрывалах, а в коричневых. Ветер двух прошедших дней прохлаждал атмосферу, а ночи и утренники были свежи: сегодня же, 26 января, такой зной, как в июле! Перед отъездом из Белиене нам принесли несколько рыб: из них одна мне показалась необыкновенною, и я ее срисовал.
Здесь Ливийские горы начинают опять близко подходить к берегу, между тем как Аравийские отдаляются. Вечер был, как обыкновенно, очаровательный. По мере склонения солнца к горизонту желтизна гор начинает мало-помалу синеть и превращается в прекрасную лиловую лазурь. Легкий ветерок медленно подвигал нас. Около одной деревни мы слышали пение арабов, и к нам доходили некоторые слова, то были похвалы прекрасному или пречерному
При наступлении ночи, когда мы причалили к берегу у прекрасного пальмового леса деревеньки эль-Эсби, внезапный шум, как от падающих тел в воду, обратил наше внимание: то были несколько крокодилов, которые с появлением нашим бросились в воду. Я вышел на берег и провел часть ночи в живописном пальмовом лесу; к ужину мне принесли из деревни эль-Эсби молоко буйволиц. Поутру мы плыли около Гамрама и, попав на мель, потеряли более часа времени. Тут являются у берега скалы Аравийские, посыпанные песками. На отмелях лежали несколько крокодилов, из которых многие с разверстыми пастями; они были вне выстрела, иначе я не преминул бы послать несколько пуль в этих ненавистных чудовищ. Далее я видел гуляющих на возвышенном берегу женщин и детей, между тем как на самом берегу лежал крокодил, при самом сходе к водопою, где он подстерегал неосторожных.
Чем далее подымаешься по Нилу, тем более теряется то роскошное разнообразие берегов его, которое видно от Александрии до Каира. Скалы Ливии и Аравии, подобно выдвигающимся беспрестанно декорациям, обрисовывают живописно берега его. Деревья дум растут здесь в самых безжизненных местах. Там, где Аравийская гора Усуфсуф входит в Нил, большая роща думов одевает весь берег, который, несмотря на огромную преграду скал, поглощен песком. Я прошел весь этот берег пешком, любуясь то грозною картиною скал, то живописностью этих деревьев, укрывающих от зноя путника и удерживающих вместе с ковылем наносный сквозь ущелья гор песок. Тут, посреди терний и ковыля, я встречал кусты прекрасных голубых цветов, каких я не видывал в Европе. Между тем как этот берег покрыт одними думовыми деревьями, противоположный весь обрисован лесом пальм. Так развлекал я себя при противном ветре, останавливавшем плавание, и всегда находил довольно вознаграждений в величии природы. В этот день, перед закатом солнца, я еще имел случай, несколько далее, насладиться прогулкою на западном берегу; там я нашел большое разнообразие в растениях: пальмы, думы, сикоморы, акации, гуммии и многие мне неизвестные деревья росли в живописном смещении, и все это на берегу диком и необработанном, среди индиго, кассии и ковыля Тут во все время я не встретил ни одного человека, зато множество самых миловидных желтых и лиловых горлиц, порхающих и нежно воркующих. Я не позволил себе ни одного ружейного выстрела в этом отрадном месте. Мне сказывали, что большая часть жителей этого берега поглощена рекрутством для армии Мегмета, а другая скрылась в знойные пустыни, покинув столь роскошную природу. За безветрием мы пристали у селения Сах эль-Бахире.
В три часа ночи поднялся хороший ветер, который хотя затих к утру, но потом, возобновись с большею силою близ огромной горы Джебель-Эйсепе, Аравийской цепи, быстро нас помчал. Против Дисне горы Аравийские отходят, а Ливийские приближаются и, наконец, возле знаменитого Тентириса, ныне Дендера, совсем господствуют над берегом. Окрестности селений обоих берегов роскошно оттенены тропическими деревьями и растениями. Я любовался здесь живописною поступью женщин, шедших за водою; их было до десяти, и они все шли мерным шагом одна за другою, неся на головах кувшины древней египетской формы и однообразно поддерживая их обеими руками. Это походило на те процессии, которые остались на древних барельефах и аль-фресках.
Мы принуждены были тянуться гужом вдоль прекрасного берега, около селения Тука; тут обратили мое
Мы остановились у самой деревни Тук. К нам вышел беседовать кашеф; он рассказывал, как три ночи сряду посещает их берег гиппопотам, т. е. речная, или собственно нильская, лошадь, и опустошает их пшеничные поля; что вся деревня стережет его.
Едва мы пролетели мимо веселого островка эль-Аразат, как вдруг встало передо мною из-за пальм восточного берега исполинское здание, которое я не мог себе объяснить, потому что высокие тропические пальмы казались перед ним тростником; и вот за ним два или три обелиска разрезали лазурный горизонт неба, а там — целый ряд колонн… Это восточная часть Фив, Карнак и Луксор. Направо, у подошвы сблизившихся к берегу знойных и высоких гор, нестройные и взрытые груды развалин; за ними, из-за деревьев, виднелись другие развалины, разбросанные и стоящие, туда неслась наша дагабия, и у этого запустелого берега, близ какой-то мазанки, осененной пальмами, мы спустили паруса насупротив волшебного Карнака.
Хотя я намеревался только на возвратном пути обозреть все остатки древнего Египта, но, завидя Фивы, я изменил все свои предложения. Я поспешно оставил свою дагабию и, добыв двух лошадей для себя и для моего драгомана, в сопровождении двух бедуинов, которые были вооружены копьями, направился, куда меня повели.
Первый предмет, который я увидел, проехав мимо нескольких букетов пальм и акаций, был великолепный портик строгого зодчества, украшенный вросшими в землю десятью колоннами, с капителями из лотосовых листьев; он окружен грудами разрушенных арабских хижин, слепленных из земли и называемых Гурна. Не спрашивая провожатых, я предузнал, что это здание не принадлежит еще существенным зданиям Фив, и мы проехали молча мимо прекрасных развалин.
Едва мы их оставили за собою, как вдруг открылось обширное поле, простирающееся до отдаленного хребта Ливийских гор; на этом заглохшем поле, взрытом развалинами, сидели, в грозном одиночестве, на мраморных престолах, два гиганта, один подле другого. Выше всех пальм, выше всех развалин, они господствовали, как цари, над необозримою картиною опустошения. Баснословный Мемнон, сын зари — этот Луцифер египтян, диво древнего мира, был один из тех колоссов, к которому направлялся путник из далеких стран Севера, еще пустынных в то время, как этот гигант смотрел уже на восходящее солнце и произносил звуки удивленной толпе путешественников и поклонников, стекавшихся к нему со всех концов земли.
Несколько в сторону от этих волшебных стражей пустыни вставали громады храма; лучи солнца вырывались широкими полосами из проломов разрушенных стен. Далее, на холме, другие развалины, в страшном беспорядке, рисовались на краю горизонта. Мы направились к ближайшим. Страбон называет это здание Мемнониум (прибавляя, что греки называли Мемнона Исмандием), а Диодор — памятником Озимандия, египетского Геркулеса. Шамполион прочел, как он говорит, в иероглифах египетское название этого храма: Рэмессеион, т. е. здание Рамзеса Великого, или Сезостриса, который есть Геркулес, или Озимандий, египтян.
Часть входа со стеною циклопического построения, перистиль и три залы с колоннадами, более или менее разрушенными и все это в размере огромном, одетое покровом иероглифов, среди разбросанных груд и разбитых статуй, стоит перед вами. Кариатиды, поддерживающие перистиль и изображающие жрецов с руками, сложенными накрест, вселяют то глубокое благоговение, которое они сами гак живо выражают. Возле повержен, раздвоенный, с разметанными повсюду членами, подобно идолу Дагону, величайший колосс в мире. Трудно сообразить весь объем его, и должно отступить, чтобы распознать это изящное гранитное чудовище.