Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны
Шрифт:
Фридрих чуть не попал в плен к русским и был спасен своими гусарами. В отчаянии он писал одному из своих приближенных: «Я несчастлив, что еще жив. Из армии в 48 тысяч человек у меня не остается и трех тысяч. Когда я говорю это, все бежит, и у меня уже нет больше власти над этими людьми. В Берлине хорошо сделают, если подумают о собственной безопасности. Жестокое несчастье! Я его не переживу. Последствия дела будут хуже, чем оно само. У меня нет больше никаких средств, и, сказать правду, я считаю все потерянным». Нет, пожалуй, ни одного отечественного издания, где бы ни были приведены эти похвальные для нашего оружия слова. Но Фридрих — натура эмоциональная, он был склонен преувеличивать. Не остудив голову после горячего боя, он переоценил свои потери и, кроме того, думал, что его противник будет так же решителен, как был бы решителен он сам. Но Салтыков оказался другим человеком.
Простояв несколько дней на поле победы, он пошел не к Берлину, а навстречу армии Дауна. По-видимому,
Даун был готов дать Салтыкову для похода на Берлин десятитысячный корпус Лаудона и двенадцатитысячный корпус генерала Гаддика, который знал дорогу к Берлину лучше всех: в 1757 году он уже захватывал прусскую столицу, где и его хорошо запомнили — такую огромную контрибуцию он содрал с берлинских бюргеров! Салтыкову предложенные силы казались недостаточными. Даун же сам двигаться на Берлин не хотел. У него за спиной стояли две прусские армии — одна в Саксонии, другая в Силезии. В общем, союзники никак не могли договориться. Каждый стоял на своем, а время уходило. Более того, Даун предлагал Салтыкову действовать вместе в Силезии. Русский же командующий боялся слишком далеко оторваться от своих коммуникаций с Восточной Пруссией и Польшей, где находились его провиантские склады. Салтыков также считал, что сами австрийцы мало работают на общую победу над Фридрихом и хотят получить ее за счет русских. Начались неудовольствия и взаимные попреки.
Военные и дипломатические плоды блестящей победы под Кунерсдорфом так и не удалось собрать. Вскоре выяснилось, что Салтыков страдает той же болезнью, что и его предшественники — нерешительностью и медлительностью. Моральная ответственность за врученную ему армию, распри с австрийцами угнетали его, и победитель пал духом, опять стал «курочкой». С нескрываемым раздражением императрица Елизавета, еще недавно восхищавшаяся победителем, писала новоиспеченному фельдмаршалу по поводу его рапортов: «Хотя и должно заботиться о сбережении нашей армии, однако худая та бережливость, когда приходится вести войну несколько лет вместо того, чтобы окончить ее в одну кампанию, одним ударом». В итоге более 18 тысяч жизней русских солдат, погибших в 1759 году, оказались напрасной жертвой — противник побежден не был. В середине кампании 1760 года Салтыкова пришлось сменить на фельдмаршала А.Б.Бутурлина.
Тем временем в окружении Елизаветы росло недовольство как действиями армии, так и общей ситуацией, в которой оказалась Россия. Победа под Кунерсдорфом досталась русским неслучайно. Она отражала возросшую мощь армии. Опыт непрерывных походов и сражений говорил о том, что армия эта хороша, но ее полководцы поступают не так решительно, как нужно. В рескрипте Салтыкову 13 октября 1759 года Конференция при высочайшем дворе отмечала: «Так как король прусский уже четыре раза нападал на русскую армию, то честь нашего оружия требовала бы напасть на него хоть однажды, а теперь — тем более, что наша армия превосходила прусскую и числом, и бодростью, и толковали мы вам пространно, что всегда выгоднее нападать, чем подвергаться нападению».
Активности требовала вся ситуация на театре войны. Нерасторопность союзных генералов и маршалов (а против Фридриха воевали Австрия, Франция, Россия, Швеция, многие германские государства) приводила к тому, что четвертую кампанию подряд Фридрих выходил сухим из воды! И хотя союзные армии превосходили прусскую армию в два раза, победами и не пахло: Фридрих, непрерывно маневрируя, нанося удары поочередно каждому союзнику, умело восполнял потери, уходил от общего поражения в войне. С 1760 года король стал вообще неуязвим. После поражения под Кунерсдорфом он стал избегать, по возможности, сражений и непрерывными маршами, ложными выпадами доводил до исступления австрийских и русских полководцев. Такое изменение стратегии и тактики Фридриха предвидели в России. В мемории австрийскому правительству в конце 1759 года говорилось, что русские победы заставят короля «последовать другим правилам и меньше полагаться на свое счастье и ярость нападений». Так и оказалось. Примерно в то же время Фридрих, размышляя о неудаче Карла XII в Полтавском сражении 1709 года, в корне изменившем судьбу короля, писал, что идти на генеральное сражение стоит только тогда, когда «можешь потерять меньше, чем выиграть», и когда решительный удар приводит к полному поражению противника. Сломя же голову бросаются в битву только посредственные генералы. Себя среди таковых Фридрих не числил.
Вот тогда и созрела идея занять Берлин, что позволило бы нанести Фридриху большой материальный и моральный ущерб. В конце сентября русский отряд генерала Тотлебена подошел к столице Пруссии и обстрелял город. Находившийся в городе генерал Зейдлиц, который лечился от боевой раны, организовал сопротивление русским. Но 24 сентября к восьмитысячному отряду Тотлебена подошли два отряда — Захария Чернышева (11,5 тысячи солдат)
Но когда горожане узнали о сумме контрибуции, которую потребовали от них русские, им стало плохо, а городской голова Кирхейзен «пришел в совершенное отчаяние и от страха почти лишился языка». Тотлебен запросил четыре миллиона талеров или 40 бочек золота. Даже жадные австрийцы, которые в ноябре 1757 года уже занимали Берлин, взяли всего два миллиона. В магистрате вели совещания, а неприятельские солдаты гуляли по улицам города, их становилось все больше и больше, и между ними, как писал современник, «заходила речь о разграблении». С мольбами и плачем берлинские толстосумы уговорили Тотлебена согласиться только на 15 бочек золота и 200 тысяч талеров. Позже Тотлебена заподозрили в том, что он оказался сговорчивым потому, что шестнадцатая бочка досталась ему лично. За это его судили и приговорили к ссылке в Порхов.
Пока в Берлине собирали деньги, отряды союзников дотла сожгли оружейные заводы, цейхгаузы, магазины, склады с провиантом и амуницией в Берлине и в Потсдаме. Особо отличился сербский полковник Цветинович, дотла разоривший заводы знаменитого пригорода немецкой столицы. То, что союзники не смогли увезти с собой, ломали и топили в Шпрее. Узнав, что «скоропостижный» Фридрих стремительно движется на Берлин, триумфаторы поспешно ретировались из обобранного города.
Берлинская операция не могла восполнить неудачи на других театрах военных действий. Главный противник Пруссии — австрийская армия — действовала крайне неудачно, терпела поражения от Фридриха, а ее командующие так и не смогли найти общий язык с русскими. Недовольство Петербурга вызывало то, что с самого начала войны России отводилась подчиненная роль, она обязывалась все время подыгрывать Австрии, воевавшей за Силезию. Русские же стратегические и имперские интересы между тем были нацелены в другом направлении. С 1760 года русские дипломаты все решительнее требовали от союзников солидной компенсации за пролитую на общую пользу кровь. В виде главного приза за победу в Петербурге надеялись получить Восточную Пруссию с Кенигсбергом. Она была не просто оккупирована Россией, а фактически к ней присоединена. Ее население присягнуло в верности новой государыне. Елизавета шла по пути своего отца, который после взятия Риги и Лифляндии в 1710 году, то есть за одиннадцать лет до заключения мира со Швецией, вынудил население Риги присягнуть ему как своему государю.
В 1758 году доцент Иммануил Кант просил свою новую государыню утвердить его профессором кафедры логики и метафизики при Кенигсбергском университете. Он сообщал, что «написал по этим наукам две диссертации», четыре статьи, три программы и три философских трактата. «Готов умереть в моей глубочайшей преданности Вашему императорскому величеству» — заканчивал Кант, точнее «наиверноподданнейший раб Еммануэль Кант». Но императрице Елизавете Петровне успехи Канта в науках показались недостаточными, и она утвердила в профессорах другого кандидата, некоего доктора Бука, который и попал на эти страницы только потому, что его предпочли гениальному немецкому философу.
Стремясь наверстать упущенное, русская армия всерьез взялась за осаду ключевой на прусском побережье крепости Кольберг, контроль над которой позволил бы решительнее действовать против Фридриха и столицы его королевства. Осада эта — довольно печальная страница русской военной истории. Впервые крепость пытался взять в 1758 году В.В.Фермор. Но ему не удалось даже подойти к укреплениям крепости — русские войска завязли на подступах к ней. Тогда было решено высадить десант с кораблей русской эскадры. Этому благоприятствовало отсутствие у Пруссии военно-морского флота. Но русские моряки боялись не пруссаков, а штормового ветра. При дочери Петра Великого флот находился в плачевном состоянии. Во время шторма из 27 транспортных судов на дно отправились одиннадцать. Идея десанта провалилась, и армия отошла от крепости. Во второй раз крепость пытались взять в 1760 году с помощью десанта под командованием адмирала Мишукова, который пришел к крепости с эскадрой из 27 линейных кораблей и фрегатов и 17 вспомогательных судов. Им на помощь прибыли еще девять шведских кораблей. Но трехтысячный десант успел только высадиться на берег. Было получено сообщение о подходе к Кольбергу крупных сил пруссаков, и Мишуков поспешно снял осаду и отбыл в Ревель. Как писал Иван Шувалов Михаилу Воронцову, это был «поступок, делающий стыд нашему оружию. Впрямь думают, что только умеем города жечь, а не брать». Действительно, за русскими войсками в Германии тянулась дурная слава. Особенно памятно было уничтожение города Кюстрина, сожжение множества сел и деревень. Очевидец действий русских в Пруссии, шведский граф Гордт, вспоминал: «Нет такого ужасного поступка, который не совершили бы ее (Елизаветы. — Е.А.) войска во владениях короля».