Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны

Анисимов Евгений Викторович

Из этих писем видно: Екатерина убеждена, что ее час близится и Бог на ее стороне. «Невидимая рука, которая меня вела тринадцать лет по очень кочковатому пути, не допустит, чтобы я погибла, в этом я очень сильно и, может быть, очень глупо убеждена». Все затруднения и препятствия — от Елизаветы, Екатерина повторяет слова своего любовника, Станислава Августа Понятовского, появившегося в России в 1755 году: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения. Умерла бы она скорее!».

Но вскоре пришлось дать отбой. «Колода» (в другом переводе — «бревно») поправилась. Суета, поднявшаяся в кругах «молодого двора» и в окружении Бестужева-Рюмина, насторожила императрицу, и до ее ушей дошли некоторые сведения об интригах против ее власти. Императрица приказала начать расследование. Дебют Екатерины-заговорщицы оказался крайне неудачным: Елизавета выздоровела, сговор Бестужева и Екатерины был раскрыт, и хотя следователям ничего не удалось

раскопать о проектах старого канцлера и молодой предприимчивой дамы, дела обоих пошли как никогда плохо. На следствии Бестужев-Рюмин защищался хорошо и отверг все обвинения (тем более что улик против него не нашли). Когда его спросили о «планах на нынешнее, так и на будущее время, о которых бывший канцлер совещался… с друзьями великой княгини», то он отвечал хладнокровно вопросом на вопрос: «Возможно ли о том думать, ибо наследство уже присягами всего государства утверждено». Весной 1759 года Бестужева сослали в подмосковную деревню, откуда его вызволила только ставшая императрицей Екатерина II. Пострадали и другие люди, причастные к этому делу, которое явно квалифицировалось как заговор с целью захвата власти. Связанный с заговорщиками фельдмаршал Степан Апраксин умер на допросе в августе 1758 года, Понятовский и Уильямс были высланы за границу, а близкий Понятовскому Иван Елагин — в Казанскую губернию. Петр Федорович, страшно испуганный происшедшим, окончательно отвернулся от жены, избегая ее, как чумную.

«Бедная великая княгиня в отчаянии», «дела великой княгини плохи» — вот рефрен донесений иностранных дипломатов о Екатерине после падения Бестужева. Несколько месяцев она находилась в совершенной изоляции, фактически под домашним арестом, на грани истерики, писала императрице, прося доставить ей «неизреченное благополучие увидеть очи Вашего императорского величества». Но императрица Елизавета молчала.

Наконец, аудиенция в виде беспротокольного допроса все-таки состоялась, и Екатерина сумела, мобилизовав весь свой ум и волю, оправдаться перед высоким следователем, растопив сердце императрицы просьбой отправить ее в Германию к матери, если здесь, в России, ей совершенно не доверяют и держат за преступницу. Это был сильный ход Екатерины: кто же добровольно захочет покинуть земной рай, который был создан в России? Елизавета смилостивилась — в мае 1758 года Екатерине позволили бывать в обществе. Опаснейшая угроза всему существованию Екатерины миновала.

Для нее наступило очень тяжелое время: она переживала драму расставания со Станиславом Августом. Но шли месяцы, потом год, другой — Станислав Август не возвращался, да как будто и не делал к этому никаких попыток. А между тем жить в одиночестве, среди врагов и равнодушных, так трудно… Тоска Екатерины постепенно стихает, скука незаметно улетучивается, и в 1760 году у нее появляется новый любовник — красавец, воин, сорвиголова отчаянной смелости — Григорий Григорьевич Орлов, артиллерийский капитан двадцати пяти лет, только что вернувшийся с войны в Пруссии, один из пяти братьев Орловых, известных своими подвигами на поле брани и успехами среди петербургских дам.

Орлов оказался подлинной находкой для Екатерины: за его широкой спиной можно было надежно спрятаться от невзгод жизни. Она обрела счастье в любви к нему — Орлов, настоящий рыцарь, мог за свою возлюбленную пойти в огонь и в воду. Важно, что он был не придворный ловелас и повеса, как Салтыков, не иностранец — чужак для русских, как Понятовский, а природный русак, офицер, с которым водил компанию весь Петербург; он имел множество друзей, собутыльников, сослуживцев, его любили как доброго малого, веселого, щедрого, ведь в его распоряжении находились большие деньги артиллерийского ведомства, которые он, разумеется, тратил не только на изготовление новых артиллерийских фур. Имея уже опыт заговора и интриги, великая княгиня была спокойна. Свой лозунг «Я буду царствовать или погибну!» она не забыла, но терпеливо ждала своего часа.

И наконец, 25 декабря 1761 года в 2 часа пополудни умерла императрица Елизавета Петровна.

Глава 14

Несчастное Рождество

Этой смерти ожидали уже давно — в конце 1750-х годов Елизавета Петровна болела все чаще и чаще. К своему пятидесятилетнему юбилею в декабре 1759 года Елизавета сильно сдала. Все кремы, мази, пудры, ухищрения парикмахеров, портных, ювелиров были бессильны, приближалась безобразная старость. Австрийский посланник Мерси д’Аржанто осенью 11 ноября 1761 года писал, что государыня не занимается государственными делами, «умственные и душевные силы императрицы исключительно поглощены известными близкими ей интересами и совершенно отвлекают ее от правительственных забот. Прежде всего, ее всегдашнею и преобладающею страстью было желание прославиться своей красотой, теперь же, когда изменение черт лица все заметнее

заставляет ее ощущать невыгодное приближение старости, она так близко и чувствительно принимает это к сердцу, что почти вовсе не показывается в публике». С 30 августа посланник только дважды видел ее в театре — вещь прежде немыслимая!

Годы ночной неумеренной жизни, отсутствие всяческих ограничений в еде, питье, развлечениях — все это рано или поздно должно было сказаться на организме царицы. Весь двор был напуган неожиданными ударами, которые стали настигать Елизавету в самых неподходящих местах — в церкви, на приеме. Это были какие-то глубокие и довольно продолжительные обмороки. После них Елизавета подолгу не могла оправиться и оставалась в крайне слабом состоянии. Как вспоминает Екатерина II, «в то время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать».

И тем не менее она не соблюдала режим и старалась жить, как прежде. В декабре 1757 года французский посланник маркиз Лопиталь писал в Париж: «Императрица совершенно не придерживается режима, она ужинает в полночь и ложится в четыре утра, она много ест и часто устраивает очень длинные и строгие посты». Конечно, врачи постоянно занимались здоровьем императрицы. Они полагали, что главной причиной обмороков является тяжелый процесс климакса, неуравновешенность и истеричность больной, а также нежелание ограничивать себя в чем-нибудь. Как и надлежало врачам XVIII века, они выражались туманно и загадочно: «Несомненно, что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Рекомендации докторов: покой, клизмы, кровопускание, лекарства — все это было так отвратительно Елизавете, знавшей всю жизнь только приятное, вкусное и веселое. Чаще всего государыня соглашалась на кровопускание. «Отворение крови», или венесекция, было в те времена самым популярным методом лечения. В этом повинно учение прусского врача Эрнста Шталя — анимизм, согласно которому душа является причиной всех функций тела. Душа в здоровом теле находится в нормальном тонусе, то есть во взвешенном состоянии, которое при болезни нарушается. Вернуть душу в нормальный тонус можно было, по мнению врачей, с помощью кровопусканий, которые заменяли естественное кровотечение, ставшее из-за болезни затрудненным. Но кровопускание приносило облегчение лишь людям тучным, а также тем, кто имел на теле очаги воспаления.

Но бывшей красавице угрожали не только старость и болезни — сама смерть бродила вокруг ее дворца. Очень много шума наделал припадок, который случился с императрицей в Царском Селе летом 1757 года при выходе ее из церкви. Государыня на глазах толпы народа и придворных упала без памяти на землю и пролежала довольно долго. Столпившийся народ видел, как вокруг поверженной государыни хлопотали доктора, которых затем закрыли принесенные из дворца экраны. Стоит ли много говорить, какое впечатление на людей это произвело и какие волны слухов пошли из Царского Села. Такие глубокие обмороки неизвестного происхождения повторялись впоследствии. Они участились в 1761 году, потери сознания сделались довольно глубокими. Французский представитель в России Бретейль писал 23 июля 1761 года: «Уже несколько дней назад императрица причинила всему двору особое беспокойство: у нее был истерический приступ и конвульсии, которые привели к потере сознания на несколько часов. Она пришла в себя, но лежит. Расстройство здоровья этой государыни очевидно».

Все понимали, что наступают последние дни жизни — праздника, который, казалось, никогда не кончится для веселой дочери Петра Великого. Да уж и веселой царицу назвать было трудно: все чаще уединялась она в Царском Селе, никого не принимала, была сверх меры капризна, мрачна и плаксива. «Любовь к удовольствиям и шумным празднествам, — писал французский дипломат Лефермиер, — уступила в ней место расположению к тишине и даже к уединению, но не к труду. К этому последнему императрица Елизавета Петровна чувствует большее, нежели когда-либо, отвращение. Для нее ненавистно всякое напоминание о делах, и приближенным нередко случается выжидать по полугоду удобной минуты, чтобы склонить ее подписать указ или письмо».

Не все обстояло благополучно и в императорской семье. Как мы знаем, семья эта была невелика: императрица, ее племянник великий князь Петр Федорович с женой, великой княгиней Екатериной Алексеевной, и сыном, цесаревичем Павлом Петровичем. Но мира в семействе не было. Автсрийский дипломат Мерси д’Аржанто писал, что кроме недомогания и страха смерти Елизавета испытывает «еще сильное и постоянное неудовольствие, какое причиняет ей поведение великого князя и его нерасположение к великой княгине, так что императрица уже три месяца не говорит с ним и не хочет иметь никаких сношений… она попеременно предается страху, унынию и крайней подозрительности, и нет никакой возможности побудить ее обратить сколько-нибудь серьезное внимание на управление и связанный с ним ход дел».