Агент Веги
Шрифт:
Теперь он понял, в чем таился подвох. Понял, как только машинально поднял взгляд и увидел крошечную бело-голубую светящуюся точку, смотрящую на него из-за раскаленных облаков. Точно блестящий глаз чудовищного насекомого…
Солнце этого мира.
Барни Чард очнулся от тяжелого сна и вдруг понял — что-то не так. Несколько секунд он водил глазами по темному потолку, ощущая сухость во рту, сердце натужно билось в тягостном предчувствии. Затем он обнаружил, что всего лишь оставил открытой входную дверь и включенным окно. Всего лишь? Это произошло впервые с тех пор, как его оставили здесь. Он никогда не засыпал, не запечатав предварительно
Он подумал о том, чтобы вылезти из кровати и сделать это сейчас, но решил, пусть все остается, как есть. В конце концов, он знал, что в долине нет ничего, как нет ничего во всем этом мире, чего можно было опасаться. Кроме того, он чувствовал себя смертельно усталым, слабым и больным. А ведь подобное чувство давно не беспокоило его, как бывало раньше, нет, то было просто констатацией физического факта. Простыня оказалась пропитанной потом, хотя в комнате было не более чем приятное тепло. В его жилище никогда не было перепадов температуры. Барни снова попытался понять, как же так случилось, что он забыл об окне и двери.
Была довольно глубокая ночь, когда он уснул, но вне зависимости от того, сколько он проспал, ей предстояло еще длиться и длиться. Когда последний раз он дал себе труд проверить, а это было, вспомнил Барни, несколько месяцев назад, бессолнечный период длился более пятидесяти шести часов. Незадолго до того, как упасть в кровать, он стоял перед большими часами, и минутная стрелка на часовом циферблате приближалась к отметке, означающей окончание первого года в земном летоисчислении, проведенного им в этой лачуге. Наблюдая за сим торжественным событием, он был вновь ошеломлен осознанием чудовищности своего одиночества, и когда стрелка принялась отсчитывать следующий год, со всхлипами и ругательствами сжал в руке револьвер, ослепленный неистовой смесью жалости к себе и бессильной ярости. Затем сменил гнев на милость и решил отбросить прочь горести, прекратить стенания и вместо этого хорошенько повеселиться и как следует надраться. И в эту ночь, ночь счастливой годовщины, превзойти все свои прежние попойки.
Однако он этого не сделал, хотя все приготовил празднично: расставил стаканы, колотый лед, представительный отряд непочатых бутылок. Но, взглянув на сей боевой строй, вдруг заранее почувствовал тошноту. Затем ощутил прилив свинцовой тяжести полного поражения. У него не было времени подумать о том, чтобы запечатать дом. После этого он просто упал в кровать как был, и счел за благо забыться на месте. Барни Чард лежал и раздумывал об этом не без удивления. Можно было сказать, что год выдался нелегким. На протяжении долгих дней, в особенности, когда он изо всех сил пытался примириться со здешним окружением под туманным влиянием беспробудного алкоголизма. Одна мысль об адски блистающей звезде, вокруг которой кружился этот мир, и сознание того, что лишь крыша и стены лачуги отделяют его от бесконечно чужого пылающего светила, казались совершенно не выносимыми. Спустя некоторое время он стал намного легче переносить долгие ночи. В них тоже была своя странность, но разница по сравнению с земными была не столь велика. Он привык к огромной зеленой луне и начал чувствовать нечто вроде привязанности к спутнику поменьше, сливочно-желтого цвета и с такой вытянутой орбитой, что делало ее сравнительно редкой гостьей на небосклоне. По ночам он время от времени начал оставлять окно открытым на несколько часов, и наконец даже дверь. Однако раньше он никогда не делал этого, если собирался заснуть.
Алкоголизм, решил Барни, тяжело ворочаясь на промокшей и измятой простыне, был не слишком ему свойственен. Его организм, или, возможно, некий фактор в его сознании, позволяли заходить далеко, но не слишком. Стоило превзойти неписаный лимит промилле в крови, как внезапно резко ухудшалось самочувствие. Периоды злостного злоупотребления горячительным отзывались крайне
Возможно, он просто слишком сильно ненавидел Мак-Аллена и его коллег по ассоциации, чтобы взять и положить всему конец. Как в пьяном, так и в трезвом виде, он вынашивал бесконечные планы по их уничтожению. Он должен быть жив, когда они прибудут сюда. В течение нескольких дней у него была галлюцинация, будто в лачуге Мак-Аллен со товарищи, и Барни спорил с ними, угрожал и умолял. Из этого он вынес чувство затаенного страха перед тем, что часто делал по вечерам. С тех пор он уже больше не пил так много. Однако на этот раз он уснул, не выпив ни капли.
Он сел на край кровати, обнаружил, что его слегка бьет дрожь даже от столь незначительного усилия, но все же встал на ноги и нетвердой походкой направился к двери. Встал рядом и выглянул наружу. Слоистые облака всегда развеивались ночью и собирались вновь на заре. Сейчас небо было почти чистым. Зеленое сияние, поднимающееся слева над пустыней, означало, что большая луна поднимается над горизонтом. Маленькая желтая — плавала высоко в небе. Если бы они сошлись вместе, была бы самая светлая часть ночи, во время которой птицы и другие животные в долине принимались за свои обычные дела, словно днем. Даже сейчас до Барни доносился щебет птиц сквозь неуемное журчание небольшого ручейка, протекавшего по центру долины, начинаясь из небольшого озерца и заканчиваясь застойными, пересыхающими лужами там, где он вторгался в пустыню.
Внезапно заточенный обнаружил, что принес револьвер и держит в руке, даже не подозревая об этом. Криво усмехнувшись бессмысленности своей прежней осторожности, Барни сунул его в карман брюк и вытащил спички, мятую пачку сигарет, чтобы закурить. Очень предусмотрительно с их стороны, что его не лишили некоторых мелких приятностей… например, оставили достаточно спиртного, чтобы он мог допиться до белых чертей в любое время.
Или, например, не забрали револьвер…
С точки зрения коллег Мак-Аллена из ассоциации, все, что с ним произойдет, разумеется, зависело от него самого, горько подумал Барни. Любой несчастный случай не отяготит их совесть.
Он почувствовал минутную вспышку прежней ненависти, но она была чрезвычайно слабой, нечто, уподобленное легкой зыби по сравнению с более ранними шквалами гнева. За эти месяцы что-то перегорело в нем, и опустевшей душой завладела нарастающая скука…
А что, собственно говоря, с испугом подумал Барни, он делает у двери? Он не собирался зайти так далеко, ведь прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он выходил за порог. В течение первых нескольких недель он предпринял полдюжины попыток обследовать окрестности по ночам, но быстро понял, что его владения простирались не дальше видимых пределов долины. За ее краем простиралась бесконечная пустыня и горные хребты, устрашающе безмолвные в лунных лучах.
Барни в нерешительности окинул взглядом долину, еще не понимая, почему он не принял решение. Возвращаться в дом ему не хотелось, а просто стоять было скучно.
— Ну что ж, — саркастически произнес он вслух, — подходящая ночка для прогулки, братец Чард.
В самом деле, почему бы не прогуляться? Уже было достаточно светло, чтобы видеть, если держаться подальше от самых густых зарослей, куда ставить ногу, и становится все светлее, так как большая луна поднималась над далеким пустынным горизонтом. Он будет гулять, пока не устанет, затем отдохнет. К тому времени, когда вернется в свою нору, будет готов лечь и провалиться в сон от странного настроения, овладевшего им.