«Агентурно Х»
Шрифт:
– Откуда мне знать?
– Действительно. Так я вам объясню, это есть литеры типографского набора.
– И что?
– Мы их нашли вот в этих банках с дамским косметическим кремом, — полицмейстер указал на синюю металлическую банку с надписью «Нивея». — Это хорошо придумано, оригинально, я бы даже сказал, свежо. Ведь консистенция крема такова, что литера не будет предательски брякать даже при сильной тряске. А ежели какой звук и будет, то все подумают, что просто соударяются между собой банки. При этом сама литера в силу закона притяжения останется скрытой под слоем крема.
– Это провокация!
– Конечно, это мы с господином старшим лейтенантом насыпали шрифт в дамский крем с тем только, чтобы скомпрометировать вас и вашу фирму.
– Именно, — брякнула Суменсон.
– Хорошо, мадам. Я вам поясню истинное положение вещей, ибо, как мне кажется, оно до вас не доходит. Сейчас идет война, мы с вами практически находимся на секретном военном объекте, коим является база Балтийского флота здесь, в Ревеле. Посему любые противоправные действия могут расцениваться как военное преступление, которое неминуемо приводит к эшафоту. Даже уголовники это поняли и затихли, уйдя на самое дно. А господа революционеры не поняли.
– Я не знала, что было в этом грузе.
– Неужели? Вот эта баночка была изъята из вашего кабинета, на ней наверняка найдутся отпечатки ваших пальцев.
– Ну и что, я действительно попросила принести одну банку из последней партии в качестве образца новой упаковки. Кстати, никаких лишних предметов в банке не было.
– Конечно, не было, вы зачем-то положили литеру себе в редикюль. Вот она. Кажется, «живете».
– Не докажете.
– Вы знаете, мы оставили людей на складе и за баночками приехали. Их проводили до вокзала, где, с божьей помощью, и взяли. Одним из экспедиторов оказался студент по имени Роман Шиловский, совсем еще мальчик, но уже с револьвером в кармане. Однако он быстро сломался и как-то сразу стал давать показания. Теперь мы, собственно, знаем, что груз должны были отвезти в Петроград. Шиловский в том числе показал, что именно вы заправляли всем, что происходило в конторе, и, конечно, знали о тайном содержимом банок. Вот так, милостивая государыня.
– Врете!
– Отнюдь нет. Вот его собственные письменные показания. Я не ведаю, знаком ли вам почерк Шиловского, но вот извольте взглянуть.
– Запугали мальчишку, — фыркнула Суменсон.
– Не без того. А как вы хотели? Так вот за эти деяния вам грозит высшая мера наказания, но она может быть смягчена и заменена на тюремное заключение, если вы проявите разумную рассудительность и не станете скрывать обстоятельства другого, еще более тяжкого преступления.
– О чем вы, не понимаю?
– К вам приходил вот этот человек? — вступил Окерлунд, показывая фотокарточку.
– Не помню.
– Помните, он был с повязкой на щеке.
– Да, кажется, припоминаю, он искал крем от морщин.
– Он слишком молод, чтобы пользоваться такими средствами.
– Ну, может быть, для родителей?
– Он сирота. Хватит врать! Если вы сию минуту не расскажете обо всех обстоятельствах этого преступления, вас будут пытать самыми изуверскими способами как германскую шпионку, и расстрел вы почтете за великое благо, — железным тоном произнес Окерлунд. — Я из военной котрразведки и цацкаться с вами, как полицейские, не стану. Полномочий у меня для этого вполне достаточно.
– Да, тут я вынужден умыть руки, — подтвердил Цицерошин. — Если вы не станете сотрудничать, то судить вас будет не гражданский суд с адвокатом и присяжными, которым вы можете пожаловаться на тяжелую судьбу женщины в современном мире. Вы даже можете попробовать вызвать сочувствие у общественности рассказом о том, как вас, наивную и простодушную, запутали и затянули в темные дела. А судить вас, милостивая государыня, станет военный трибунал, у которого вызвать жалость тяжелее, чем у булыжника, и приговор у него всегда один.
– Так что вам надо спасать свою нежную шкурку, а не нести околесицу, — докончил Окерлунд.
Евгения Суменсон разрыдалась:
– Да, он приходил, хотел уехать в Германию, просил помощи, говорил, что может быть полезен, обладает секретными данными, — говорила она сквозь слезы.
– Почему он пришел именно к вам?
– Его направил доктор Клозе, дантист, он давно связан с немецкой разведкой.
– Вы не ответили на вопрос.
– Мой шеф в Германии тоже связан с немецкой разведкой.
– Нам известно, что фактическим руководителем компании является ваш брат, бунтовщик, известный под кличкой Куба, ведь ваша девичья фамилия Ганецкая, не так ли? — спросил Цицерошин. — Диву даюсь, насколько спелись эти господа, как сплелись змеиным клубком в союзе против государства Российского.
– Дальше, дальше, — нетерпеливо почти прокричал Окерлунд.
– Рихтер, так он представился, встретился с агентом, и тот согласился переправить его.
– Каким образом?
– Я не знаю, честно, не знаю.
– Где Рихтер?
– У меня на складе работает грузчиком Тынис Петерс, он социал-демократ, ему приказали сопровождать Рихтера. Он по секрету сказал мне, что они едут в Рогервик.
– В Балтийский порт? Но как оттуда попасть в Германию? — недоуменно задавался вопросами Окерлунд.
– Этого я тоже не знаю, — продолжая всхлипывать, ответила Суменсон.
– В любом случае надо оповестить местную полицию и начальника порта. Порт необходимо закрыть и перепотрошить все, там всего полторы тысячи населения. Я вас оставлю на время, — сказал полицмейстер и вышел.
– Расскажите об агенте, — продолжил допрос Окерлунд.
– Я почти ничего о нем не знаю, появляется как призрак, так же исчезает. Он и выглядит как призрак, очень бледный, высокий, называет себя Крейн.
– Как вы с ним связывались?
– Надо с семи до восьми вечера в среду или пятницу бросить пятак в окно полуподвального помещения в доме пять по улице Харью, и он объявлялся через некоторое время. Теперь это бесполезно, он не придет.
– Почему?
– Он всегда все знает. Всегда.