Агидель стремится к Волге
Шрифт:
— А как же мы? Что нам самим после уплаты ясака останется? — спросил Боянд-бей.
— Положенную Ивану дань станем отбирать у непокорных башкир.
— Чтобы еще больше разозлить их?
— Они даже не пикнут, когда прознают, для кого ясак, — уверенно сказал Едигер.
— Ну что ж, дело верное. Надобно его ускорить.
Едигер кивнул в знак согласия.
И вот летом посланники хана Сибирского Тягрул и Панчады явились в Москву. Пав ниц перед русским самодержцем, они в выспренных выражениях поздравили его со взятием Казани и Астрахани.
— О
Ивану Грозному претила неискренняя лесть. Он задергался на троне и, сверкнув зловеще очами, вскинул руку и грубо оборвал велеречивого посла:
— Довольно!.. Ближе к делу!
— Великий шах! — обратился к нему Панчады. — Повелитель наш Едигер просит Вас принять во имя свое и под руку свою землю Сибирскую, дабы утвердить там спокойствие.
— Задарма, что ли?! — мрачно усмехнулся тот.
— О великий шах, хан обязуется высылать вам дань, положенную башкирам.
Выяснив, каковы размеры башкирского ясака, Иван Грозный досадливо поморщился и заявил без обиняков:
— Нам этого мало. Мы сами положим на вас ясак!
Выпытав, чем богато Сибирское ханство и сколько в нем жителей, он поставил условием, чтобы с каждого из тридцати тысяч с лишним человек ежегодно взимать по соболю и белке.
— Мы согласны, великий шах, — сказал Тягрул, смиренно склоняя перед грозным самодержцем голову.
— Ну что ж, тогда дело слажено… Коли будете верными слову своему, обещаем вам наши милости.
Выдав послам жалованную грамоту, государь объявил им, что забирать причитающуюся Москве дань доверит сыну боярскому Дмитрию Курову.
Из Сибири Куров вернулся назад спустя два года в сопровождении посла Боянда. Только вместо обещанных тридцати тысяч семисот соболей привез он с собой лишь семьсот.
Иван Грозный был разгневан и потребовал от посла объяснений. Принеся извинения, тот передал царю слова Едигера, который жаловался, будто земли их разорил царевич из рода Шейбана, угнавший многих людей.
Дмитрий Куров недовольно покачал головой.
— Посол лжет, великий государь.
— Ах ты басурманин поганый! Как посмел ты мне врать?! — в бешенстве накинулся на Боянда царь.
Поерзав на троне, он резко поднялся во весь рост и приказал забрать у посла имущество, а самого посадить под стражу. Для получения остальной части подати Иван Грозный снарядил в Сибирь группу татар, находившихся у него на службе.
Свою миссию они выполнили. Хаким Сибирского ханства Едигер подписал шертную грамоту, дав царю обещание впредь быть исправным данником, и скрепил ее печатью. Вернувшиеся в Москву посланники привезли свыше тысячи соболей.
VIII
Неуязвимым оставалось пока лишь Крымское ханство, за которым стояла сильная Турция. Для Москвы оно представляло вечную угрозу: крымцы постоянно досаждали России набегами и разбоями. Поэтому «Избранная рада» советовала государю не останавливаться на достигнутом и завоевать Крым. Особенно усердствовали, настаивая на продолжении войны, царский любимец Адашев и духовник Сильвестр. Но вместо этого Иван Грозный отправил их в ссылку, а сам решил начать войну с Ливонией [13] .
13
Под Ливонией в средние века подразумевали три области, лежащие по восточному побережью Балтийского моря (Лифляндия, Эстляндия и Курляндия).
В той кампании предстояло принять участие новым подданным России. Военная повинность для башкир была обговорена в Жалованной грамоте. И как только они получили приказ явиться в Москву со всем снаряжением, беспрекословно ему подчинились.
Объединившись, представители башкирских племен отправились верхом на своих аргамаках в поход и в составе русских войск зимой 1558 года вступили на территорию Ливонии.
Уже в самом начале рать Ивана Грозного взяла Нарву и Дерпт, а зимой следующего года продвинулась до границ Восточной Пруссии и Литвы. Ливонцы, опасаясь полного разгрома, были вынуждены просить перемирия. Оно продлилось с полгода. С возобновлением же военных действий Ливонский Орден потерпел окончательное поражение.
Когда прославившиеся своей доблестью башкирские конники вернулись домой, они тут же разъехались по летовкам.
Стосковавшийся по родным местам и близким Айсуак-бей тоже перекочевал со своей семьей на яйляу.
Как раз в это время к нему пожаловал с целым обозом купеческий сын Григорий Строганов. Выбравшись из тарантаса, он приветливо улыбнулся и зашагал прямо к вождю, стоявшему среди сородичей-гайнинцев.
— Как поживаешь, спаситель мой? — крепко обнял он растерянно взиравшего на него Айсуака, после чего обошел аксакалов, с каждым из них тепло поздоровался. — Всей душою рад нашей новой встрече!
«Такое знакомое лицо… Где ж я мог видеть этого молодца?» — недоумевал бей, разглядывая гостя. А когда до него, наконец, дошло, кто перед ним, восторженно воскликнул:
— Атак-атак, так это ты?! А ведь я поначалу тебя не признал!
— Неужто я так сильно изменился? — улыбнулся Строганов.
— Еще как! Ты теперь настоящий боярин. Вон как богато одет, — с восхищением произнес Айсуак-бей. — Хоть бы заранее известил, что приедешь.
— Да все недосуг было…
— И чей же это обоз?
— Мой, — сказал Строганов и, слегка понизив голос, добавил: — Я подарки привез тебе и твоим сородичам.
Айсуак-бей удивился:
— Подарки? Зачем так много?
— Да для вас мне ничего не жалко. Вы ж меня от верной гибели спасли, — ответил тот. — Не хочу никого обделить.
Приветливый кряшен покорил гайнинцев своей щедростью и редким качеством — умением быть благодарным. Не зная, как выразить переполнявшую душу радость, они наперебой восторгались Григорием:
— Есть ведь достойные люди среди кафыров!