Агриппа (Книга мертвых), Гибсон Уильям

Агриппа (Книга мертвых)

Гибсон Уильям

Я колебался прежде чем отпустить тетиву лука, который связывает эту книгу. Черная книга: АЛЬБОМЫ ООО «Агриппа» заказ дополнительных блоков письмом и по телефону Альбом для фотографий из потемневшего от времени плотного черного картона. Кольца, которыми он скреплен, Разрушались временем и сухим воздухом в чемодане Как шнуровка женского сапога времен первой мировой Его стальные кольца ржавели на воздухе Пока не уподобились сигаретному пеплу. Под обложкой он написал что-то мягким карандашом Теперь потерянным Потом его имя У.Ф. Гибсон мл. и что-то, запятая, 1924 Тогда он приклеивал свои фотографии И делал под ними надписи Белым меловым карандашом «Дедушкина лесопилка, Авг. 1919» Лачуга

с плоской крышей на фоне горной гряды. На переднем плане валяются сучья и куски коры. Должно быть, он чувствовал запах опилок в тот август. И ещё приятный, пряный запах Электрической пилы Десятилетиями грызущей дерево. На следующей — спаниель Моко «Моко 1919» Сидит на маленькой скамейке или столике Под деревом на заднем дворе Его шесть блестит. Траву надо подстричь. За деревом И присущей кодаку зернистостью Видна изнанка летнего быта Уилинга, Западная Вирджиния. Кто-то забыл снаружи деревянную стремянку. «Тетя Фран и (клякса)» Хотя он неизвестен, но это джентльмен У него ремень с пряжкой, Значок масонской ложи, Патентованный механический карандаш, Авторучка. И цветы за его спиной, Они растут прямо в вертикальной беленой бетонной канализационной трубе. У отца было лошадь по имени Дикси. «Форд на Дикси 1917» Потник с одной вышитой звездой, Вельветовые галифе, Ковбойское седло и шляпа. Он гордый и счастливый, как и любой пацан на его месте. «Артур и Форд на рыбной ловле 1919» Снято взрослым (видно твердую руку, держащую полевой цветок, на их широких соломенных шляпах лежат тени от изгороди) стоящим напротив них, на другом берегу пруда, посреди стрекоз и грязи. Кодак держит Форд старший? И «Мама Июль 1919» прогуливается вдоль пруда в белых городских туфлях. У неё за спиной сумочка. Тем временем Артур или Форд, из-за шляпы не видно — кто именно, подходит к туристическому авто с тентом. «Бабушка и миссис Грэхэм у рыбного садка 1919» Мама и Миссис Г. сидят на изящной бетонной арке. «Артур на Дикси», кажется 1919, он ему несколько неуютно. Позади него на крыше, видимой из-за амбара, можно различить загадочную надпись: Х.В.Г.М.[?]. «Дедушкина мельница 1919», мой дед наиболее величественен рядом с штабелем бракованных досок, которые с такой же вероятностью могут быть какими-то поздними руинами и На нем ситцевая рубаха с закатанными до локтей, но не более, рукавами, она полосатая с белым подворотничком, пришитом к воротнику. За ним куча древесных опилок 30 футов в высоту (Как ей хочется рухнуть вниз и как она пахнет после дождя).

Механизм: вороненая сталь с клеймом, С накидкой из кожзаменителя, кусочки самшита Линза Передернутый затвор Навсегда Разделяет то и это. В спальнях с высоким потолком, теперь свободных и нежилых, в глубине ящиков фанерных бюро, полученных в приданое, в непроглядной, холодной тьме покоробившаяся память, фотокарточки убитых во второй мировой, я сам их обнаружил в мансарде однажды летом, под самым ценным для мальчишки сокровищем — потускневшими, но боевыми патронами, частицами настоящей войны, и ещё механизм как таковой. Посиневшие следы от пуль — это искусственный процесс, не похожий на обычную коррозию, но там, под всем редким и необычным, патина, которую никто не снимал много лет, пока я не взял его и рассматривая, очарованный, уронил его вниз по некрашеной лестнице, в прихожую, где, я клянусь, я никогда не слышал первый выстрел. Пуля, одетая в медь, вынутая из картонной коробки от душевой кабины Мортонс Солт, она осталась целой, сохранилась слабая игра света на выступах и впадинах, так много спокойной энергии, она сосредоточена в моей руке. Ружье лежит на пыльном ковре. Возвращаюсь, в благоговейном страхе, аккуратно поднимаю его. Второй выстрел, также неожиданный, оставляет метку на перилах из твердой древесины и привносит странный, но приятный запах времени в пыльном луче света. Абсолютно одинок в соседстве с механизмом Это похоже на первый поцелуй.

«Ледяное ущелье в Уилинге 1917» Вдалеке виден железный мост За ним — город. Отели, где сутенеры обделывают свои делишки на обочине потерянного мира. Но передний план в фокусе, заповедник неоготического стиля, эти усадьбы заняли все доступные места. «Пароход на реке Огайо», его дым черный и грязный, он очень старый, на берегу за ним стоят заводы.

«Наш дом в Уитервиле сент. 1921»

Они приехали из Уилинга и мой отец одет в свою городскую одежду. Главная улица грунтовая и электрический уличный фонарь мечется в вышине, высвечивая опадающую пыль, он подвешен на проводе, из-за чего он и раскачивается при сильном ветре, создавая эту игру теней.

Оштукатуренный, что тут не принято, дом, он давящий и непривлекательный.

Мой дед, продававший комплектующие подрядчикам, был сторонником современных материалов, он использовал их с энтузиазмом коммивояжера. В 1921 году он заменил часть кирпичей в фасадной стене дома широкой гладкой плитой из бетона, украсив это улучшение затейливой надписью «В.Ф. Гибсон 1921». Он свято верил в бетон и фанеру.

Семьдесят лет спустя его роспись остается, а плита шатается и отвратительно сочетается с замшелыми брусками приятно неровного кирпича, помнящего ещё железные сапоги конницы северян.

«Бабушка янв. 1922» вышла, чтобы подмести бетонный пол шваброй. Её ботинки застегиваются кнопками, требующих специальных инструментов.

Опять ледяное ущелье, Огайо 1917. Механизм закрывается.

Рваная вырезка предлагает купить Де Сото Файрдом 1957 года, четырехдверный седан с АКПП, обогревателем, гидроусилителем руля и тормозной системы и новыми всесезонными шинами премиум класса. Первый собственник. $1595.

Он добрался до возраста коробки передач, но не намного дальше и ни разу в том городе. Я хотел запомнить все это, Мэйн Стрит уставленную Олдсмлбилями 88 года, магазинчик с паркетным полом, пирожки в целлофане из Сода Шоп и загадку, которую не могу передать словами, заметную лишь в скрипе знака после полуночи, когда больше рядом никого нет. В россыпях пыли под платформой Норфолк и Вестерн лежат пенсы с индейцами на реверсе, к которым не прикасались со времен зари человека В банках и судах геологическое время соответствует меловому периоду. Когда я прибыл в Торонто, будучи призванным, мой военкомат находился на Мэйн Стрит над магазином, где торговали оружием. Однажды я обменял там дерринджер на Вальтер П-38. Пистолеты были выставлены в нише за янтарной шторой, полупрозрачной как солнечные очки. Мне было 17 или вроде того, и в первую очередь, я был просто белым пацаном. Я уходил в сланцевый карьер и выпускал 9 мм патронов минимум на 10 долларов из этого Вальтера, пока не уставал перезаряжать его. Однажды я скучал, стреляя вниз в бегущий поток, и один из них срикошетил обратно отскочив от камня в реке и срезал ветку с лозы ореха в полуметре надо мной. Поэтому я запомнил механизм.

На автостанции всю ночь продают яичницу офицерам полиции. Длинные тонкие ножи со стопором, их ещё называют фруктовыми, они прекрасно подходят для резки арбузов, и деревянная деревенская утварь покрытая лаком, она сделана в Японии. Сперва я собирался туда только, если бабулина коробка Кэмэл закончится, но постепенно я оценил прелесть ночного освещения, чужого запаха людей прошедших длинный путь, путников выехавших из порта держа курс на Нэшвилл, Мемфис и Майами. Иногда шериф видел, как они уезжали, полагая при этом, что они возвращаются. Когда уборная для цветных перестала использоваться они сломали перегородку и расширили журнальную стойку в ширину, прохладная освещенная пещера мечтаний слабо, но постоянно пахнущая хлоркой, и также переменчивыми страхами тех темных личностей, подвижных как ртуть, созданных чтобы их повесили или не повесили, как закон решит. Оказалось что я там известен как писатель, найдя в том закутке копии известных журналов, как фантастических, так и научных, и, конечно, я понял тогда, понял предельно ясно, что это место я запомню навсегда, хотя я не понимал откуда, пришло это знание. Я иду домой по безмолвным улицам, тишина, я могу слышать писк светофоров в квартале от меня: механизм. Больше никого, только тишина растекается туда, где фуры дальнобойщиков проносятся по шоссе, а их большие грубые души полны желания.

На самом деле я должен был тогда я видел станцию, но я её не помню. Я помню упругое, черное, кожаное пальто — подарок от ребенка по имени Наткин, он из Таксона. Я помню холод. Я помню армейское снаряжение, которое мы потеряли, и негра из Буффало, пытающегося продать мне красивое кольцо с алмазом, и как я кафе в Вашингтоне подслушивал мужчину, на нем был черный галстук с вышивкой в виде красных роз, который я с тех пор ищу. У меня должно быть спрашивали что-то на границе, тем не менее я был допущен и теперь за мной качается запечатанная железная штора через все небо. Я иду освобожденный на поиски себя по лабиринту из викторианского кирпича сладкого чая с молоком, дыма от сигарет «Черный кот», множества неизвестных марок шоколада и девушек с прямыми челками, не американками, глядящими из узких окон на тающий снег в бессонном городе и на видимую грацию механизма. Билет в один конец. Они снесли автостанцию, теперь там только сетка, а автобусы уже не останавливаются. Я иду по Чойда-ку, в урагане, приятный горизонтальный дождь, тяжелое дыхание океана выворачивает зонт. Сегодня красные фонари работают от батареек. Смеясь, в механизме. Перевод: © Дмитрий Кулаков.