Академия
Шрифт:
– Наверно, Евлампиевич, – тут же фыркнула Татьяна.
– Брысь! – сказала ей Лариса Павловна. – Дай с человеком поговорить. Он же новичок, ему все интересно. Так вот я и говорю: я привыкла по-простому…
– Это не простота, Лариса, – неожиданно вмешалась в разговор еще одна дама – постарше, с седыми, аккуратно собранными в узел на затылке волосами. – Это не простота, а элементарное нежелание соблюдать требования той веры, которую ты, по крайней мере, на словах приняла. И гордиться тут нечем. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не ходят.
– Ну, конечно, ты, Фарида, у нас, как всегда самая правильная! – с неожиданно выплеснувшимся раздражением откликнулась Лариса. – Вечно изображаешь из себя Бог знает что!..
«Э, – отметил про
Неизвестно чем бы кончилась перепалка между Ларисой и Фаридой, но дверь вдруг распахнулась, и в комнату ворвалась Снежана. Варфоломей уже заметил за ней такое свойство: все делать стремительно, порывисто: не входить, а врываться, не открывать дверь, а распахивать, не смеяться, а хохотать…
И тут еще с порога она возвестила:
– Девочки! – ее взгляд упал на Варфоломея, и она на минуту запнулась. – Братья и сестры! То есть сестры и брат! Нас приглашают в конференц-зал. Там сейчас будет читать лекцию доктор Сайерс!
Собеседницы Варфоломея мгновенно прекратили ссориться и, приняв привычное постное выражение лица, поспешили к выходу. Варфоломею было жаль оставлять недопитый чай, но делать было нечего – он послушно последовал за женщинами.
Конференц-зал Академии вполне соответствовал общему стилю, царившему здесь, в котором благопристойность и скромность сочетались с ощущением деловой значительности и важности всего тут происходящего. Перед маленькой уютной сценой почтительным полукругом выстроились кресла, обитые красным бархатом, сама сцена была украшена изящной вазой с цветами. Мягкий свет, льющийся откуда-то сбоку, сразу настраивал на искреннюю задушевную беседу. Пока аудитория постепенно заполнялась, в зале звучала приглушенная мелодичная музыка, ровно работали кондиционеры, призванные снять напряжение, дать возможность присутствующим расслабиться, почувствовать себя раскованными. Движения вдруг приобретали плавность, тихие голоса начинали звучать так же мелодично, как музыка.
«А тут совсем неплохо», – констатировал Варфоломей, уютно устраиваясь в кресле, которое словно бы приняло его в свои объятья. Все это чем-то напоминало кабинет восстановительной психотерапии, в котором однажды у себя на родине довелось побывать Варфоломею.
Состояние отрешенности и расслабленности, в которое невольно погружался Варфоломей тем не менее не мешало ему с интересом наблюдать за окружающими людьми. А понаблюдать здесь было за чем.
Слушатели Академии инплинизма, очевидно, прибыли сюда из самых разных уголков планеты. Резкая немецкая речь соседствовала с арабским говором. Небольшая группа американцев, без которых, естественно, не обходится ни одно событие в мире, с чувством собственного достоинства расселись в первых рядах и уже успели заскучать. Шумные индусы, громко переговариваясь и жестикулируя, никак не могли определиться, где им сесть и потому невольно мешали всем входящим. Еще парочка человек неопознанной Варфоломеем национальности прошмыгнула в зал, и собрание, кажется, готово было начаться.
И все же как бы ни похожи были люди одной национальности, как бы вместе они ни держались, наметанный глаз Варфоломея уже различал среди них, по крайней мере, два типа слушателей, объявивших себя последователями инплинизма. К одной группе относились те, кого привела сюда личная неустроенность и неприкаянность, неудачи, разочарования, а то и трагедии, постигшие их на жизненном пути. Конечно, у каждого из них была своя судьба и свои проблемы, свои беды, но у всех у них в то же время было нечто общее. Этих людей можно было узнать по нервным, суетливым движениям, по изможденным лицам, по выражению глаз, в которых таилось отчаяние и почти фанатичная вера в своих новых кумиров. Именно с их помощью они надеялись пережить свое второе рождение, постичь некую истину, которая дала бы им уверенность в жизни.
К другой группе относились те, кого Варфоломей назвал бы скучающими туристами, кого занесло сюда скорее праздное любопытство, чем стремление обрести веру. На других слушателей Академии
Конечно, эти впечатления были еще поверхностными, это было лишь то, что не могло не броситься в глаза сразу, с первого взгляда. Наверняка, присутствовали здесь и люди, не относящиеся ни к первой, ни ко второй группе, но, чтобы разобраться в них, требовалось время.
Между тем пожилой, высокий мужчина скандинавского типа по-хозяйски поднялся на сцену и предложил присутствующим начать собрание с молитвы. Тотчас зазвучала негромкая органная музыка.
– Мистер Линдгрен, директор Академии, – шепнула на ухо Варфоломею очутившаяся рядом с ним Снежана. Она и теперь не считала возможным оставлять его без своего руководства и опеки.
Молитву, как оказалось, в стенах Академии полагалось читать по очереди и на разных языках. Судя по всему, дело это для слушателей было привычное, и вся процедура проходила плавно, организованно, без заминок. После первых глубоких аккордов, на сцену начали один за другим выходить слушатели Академии и произносить слова молитвы – каждый на своем языке. Создавалось впечатление, что каждый из них передает эстафету своей веры следующему, при этом чувство, с которым читалась молитва, нарастало приобретая все большую силу и выразительность.
«Что ни говори, а трогает душу», – подумал Варфоломей и, словно бы вторя ему, Снежана прошептала:
– Здорово придумали, даже меня берет за сердце.
Эмоциональная, трогательная часть собрания подошла к концу, и доктор Линдгрен опять появился на сцене. На этот раз он был в образе радушного хозяина и вполне свойского человека.
– А теперь, дорогие братья и сестры, я спешу представить вам нашего нового гостя…
Варфоломей засмущался и невольно чуть приосанился. Но, как оказалось, напрасно. Речь, разумеется, шла вовсе не о нем.
– Нас посетил профессор Дэвид Сайерс, который только что вернулся с раскопок. Их он проводил в дельте Нила. Результаты этих раскопок, как, впрочем, и многое из того, что делает Дэвид, мы можем назвать сенсационными. Так что я уверен, его выступление будет необычайно интересно для всех присутствующих. Должен же кто-то, кроме меня, занимать ваше внимание.
Разумеется, это было сказано шутливо. И мистер Линдгрен рассмеялся первым, словно подавая пример слушателям. И зал дружно отозвался смехом и веселыми аплодисментами. Под эти аплодисменты на сцену выкатился маленький, круглый и абсолютно лысый человек. Вид у него был такой, как будто он оказался на сцене по чистому недоразумению. То ли это был хорошо отработанный прием опытного лектора, сразу таким образом привлекающего внимание к своей персоне, то ли и на самом деле он за время пребывания на раскопках в пустыне уже совсем отвык от публичных выступлений и терялся перед большой аудиторией. Он попытался приноровиться к микрофону, который был укреплен на стойке слишком высоко и когда ему это не удалось, зал опять развеселился, пытаясь своими советами придти ему на выручку. Впрочем, на сцену тут же пружинящей походкой вышел один из образцовых молодых людей и несколькими уверенными движениями наладил микрофонное устройство.
Все эти маленькие происшествия, как показалось Варфоломею, создавали атмосферу непринужденности и естественности, и он опять подумал – очень возможно, что подобные интермедии разыгрываются намеренно.
Наконец профессор Сайерс заговорил. С первых же минут его негромкий, мягкий голос словно заворожил всех. Он рассказывал о том, как небольшая экспедиция, преодолевая песчаные бури и разного рода административные препятствия и казусы, которые по мнению профессора порой оказывались пострашнее песчаных бурь, пробираясь через безводную пустыню, сумела все-таки найти гробницу египетского фараона Древнего царства Нормера Первого. Само существование этой гробницы до тех пор многие ученые считали лишь вымыслом, мифом, легендой, и вот наконец скептики были посрамлены, смелая научная гипотеза восторжествовала.