Акциденция
Шрифт:
– Да, посмотрю… – ответил я, – вот только честно скажу, как за это дело браться, не совсем понимаю.
– Ты ж из разведки, как мне Поликарп Петрович сказал…
– Из войсковой разведки, – уточнил я, и добавил, – а это не совсем тот опыт, что пригоден для оперативной работы. «Языка» взять, расположение противника и огневые точки обозначить, документацию какую добыть – вот задачи, которые в основном передо мной и моими ребятами ставились.
– Понятно. Но, ты же учился где-то? Комиссован-то в звании майора, а значит, кадровым военным был.
– Был… но в майорах я проходил всего два месяца, да и в штабе дивизии так и числился до последнего, но бывал там только с докладом, но в состав так и не вошел – мне моих ребят не на кого оставить было, да и не ко времени все эти передвижки тогда получались. Там,
– Ясно, – кивнул капитан, – ну, получается, по ходу дела и сейчас учиться будешь. Чем смогу – помогу. Значитца так, сейчас я тебя скоренько ознакомлю по обстановке в нашем отделе. Народу у нас немного. Наших всех, кто на начало войны призывного возраста был, демобилизовали летом сорок первого… троих уж нет… В общем, уже в июле того же года мы с Пролом Арефьичем остались тут одни. Ну, и Елизавета с нами. Ее Саша… – понизил голос Михаил Лукьянович и бросил настороженный взгляд на закрытую дверь, – он лейтенантом уходил… и похоронку на него мы уже в августе получили. Теперь вот одна с сыном осталась… м-да. И где-то тогда же к нам из Ниженного Володю… Владимира Прокопьича перевели. Он хоть и моложе нас с Арефьичем… был, но после какого-то ранения, полученного при исполнении, уже к началу войны его признали непригодным к строевой службе. У него мать тут в Лысках живет… жила, да и сам, считай, местным получался, – и опять замолк, что-то видимо вспоминая.
– Что с матерью Владимира Покопьича? – спросил я, уже и так задней мыслью понимая, каков будет ответ.
– Схоронили вчера… вместе с Володей. Как услышала о случившемся, так и померла – сердце у нее слабое было. Да и возраст не малый имела… он-то у нее младший. А двое старших на фронте. На среднего вот тоже еще в сорок первом похоронку получила…
Мы помолчали вместе.
– Да, Прол-то Арефьич из первого состава нашего отдела будет. Когда меня сюда в двадцатом направили, он уж тут всем заправлял. А лет десять назад с начальской должности в завхозы ушел – вроде и с нами остался, а вроде и ответственности поменьше стало на нем. У него тогда жена сильно занедужила, да и он уже сдавать понемногу начал, все ж к шестидесяти подвалило. Глафира-то Пална его вскорости померла все-таки, а он вот ничего, крепкий еще старик до сих пор. Так что, когда всех наших на фронт призвали, он вроде, как опять за оперативную работу взялся… по мере сил конечно, но выручает хорошо. Кстати, к нему ты тоже обращаться можешь, он прям зубр в нашем деле – все знает.
– Да, учту, – кивнул я.
– Ну, а все остальные – молодежь. Сержанты Василиса Петрова и Наталья Вольная. Хорошие девчата, талантливые… только вот таланты-то их в мирное время в других местах сгодились бы лучше… да-а. Наталка у нас – артистка. До войны в самодеятельном театре участвовала – прям прима там была. У нас здесь, на старости лет один столичный театральный деятель поселился, вот и организовал. Я так и то на пару спектаклей ходил. Это когда Дом культуры открыли. А Василиса, она у нас дочь Макара Петрова. Не слышал о таком? Ты ж вроде тоже из местных будешь, как я понял?
– Из местных, но не совсем… детство мое здесь прошло, в доме у деда. А потом отца в Ниженный перевели, и рос я уже там, здесь-то только летом бывая. А потому, кто такой Макар Петров, и не знаю даже…
– Ну, это, считай, слободская знаменитость – местный Левша, – усмехнулся Михаил Лукьянович.
– Не понял что-то… левша, в смысле…
– Не-ет, – отрицательно помотал головой мой собеседник, – ты что, сказки по детству не слышал, про Левшу-мастера, что блоху мог подковать?
– А-а, теперь понял.
– Так вот и наш Макар, что в руки не возьмет, то сразу в какой ни то механизм и превращает. Узналось о его такой способности, когда он еще совсем молодым был –
Понятно теперь, почему я про этого Макара ничего не знаю. Он старше меня настолько, что б мы в одну детскую компанию попасть никак не могли, а вот, когда он стал известным на все руки мастером, у меня бывать в слободе получалось уже редкими наездами. И разговора о нем как-то не заводилось при мне – наверное, просто не пришлось к слову…
Меж тем капитан продолжал рассказ о сержанте Петровой:
– Так вот, наша Василиса в него пошла – руки золотые. Уж и не знаю, чтоб мы без нее делали… Володя, когда его перевели в слободу из области, выбил нам машину. Да уж… мы тогда, конечно, обрадовались… но по факту, это оказался кюбельваген, доставшийся нашим от немцев после сражения. Машину, как и всю трофейную технику, на завод в Ниженный отправили восстанавливать, а потом принялись пристраивать куда-то на пользу народному хозяйству. С виду-то… хорошая такая техника, а по факту, мало того, что битая-перебитая после боев, так и после ремонта едва двигалась – деталей-то на нее не было совсем. Сюда еле перегнали. В общем… нехорошо так говорить о начальстве… но получилось, как в той поговорке – возьми боже, что нам негоже. Вроде и отписали на район машину, а как пользовать ее – никому неведомо. А вот Вася-то нас и спасла. Да и Макар, спасибо ему великое, нас с этой калечной оглоблей не бросает – что дочь не может, так он точно до ума доводит. Даже на верфи на станке что-то там для этой немецкой железки вытачивал.
Я только качал головой в такт рассказа капитана, соглашаясь, что такой специалист, как эта, пока незнакомая мне Василиса, приобретение для отдела ценное.
– Вот, это наши девчата… десятилетку окончили в сорок первом, а только выпускной отвели, как война-то и началась. И не в те институты они подались, что загадывали, а в школу милиции… их тогда, таких вчерашних школьниц, от нас человек шесть в Ниженный уехало. Но к зиме вернулись лишь две, остальных по другим райотделам определили. Так… еще у нас в штате есть фотограф, сержант Марк Шаллер. Об этом парне хочу предупредить тебя особо. Он одессит, попал под бомбежки в самом начале осени сорок первого. Ему тогда и восемнадцати не было. Отцу каким-то образом удалось эвакуировать его с одним из госпитальских поездов сразу. Как я понял, ранений, кроме сильной контузии, парень тогда не получил, но плох был совсем. Одна из врачей того поезда, видимо родственница, доставила его в Ниженный к другой родне. Марка как-то лечили, но, сам понимаешь, большого дела до него там никому не было, так что он до сих пор часто страдает головными болями и нарушением координации. Уж тут его наши врачи потом выхаживали, Алина Андревна и Арсений Маркелович, да и травница местная тоже подсобила. Парень стал лучше, но все равно, сильно глуховат, а разговаривает видно до сих пор в основном по памяти – себя тоже почти не слышит. Так что, ты ему в спину ничего не говори и следи, чтоб он твои губы видел.
– Так и как он с такими проблемами в милицейские фотографы попал?
– А как ты из командиров Красной Армии? – усмехнулся Михаил Лукьянович, – Случай… для нашего отдела удачный… а так, время сейчас такое… отец у него в фотографической мастерской работал, да и он видно при нем с детства был, вот и обучился сей премудрости. А в Ниженном его кто-то заприметил, то ли сосед по квартире, где он тогда жил, то ли очередной родственник, но с чей-то легкой руки Марк в милицейскую школу и попал. Как уж в ней учился – не ведаю, но вот к нам весной прошлого года был определен. Разговаривать с ним трудно достаточно, так что и я многого про него не знаю… хотя, конечно, в последнее время он получше стал. Хоть не валится вдруг, от вступившей в голову боли, да и слышать вроде стал поболее. Но работает он хорошо, и внимательный очень. Как будто то, что слух у него теперь ущербный, он глазами добирает. Да ты сам поймешь, когда сделанные им фотографии посмотришь, да и на месте какого происшествия пообщаешься. Хотелось бы сказать, что чур нас… но ведь все равно случится…