Аксиоматик (Сборник)
Шрифт:
Я напрягаю свой слух, но я не могу уловить ни малейшего намека на посторонние звуки — только пение птиц, писк насекомых, треск из веток под ногами… Сраная природа. Я отказываюсь умирать здесь. Я хочу закончить свою жизнь как человек: в реанимации, максимум на морфине, в окружении очень дорогих врачей и безжалостных, безмолвных аппаратов жизнеобеспечения. Потом труп может вылететь на орбиту — желательно вокруг Солнца. Меня не волнует, сколько это стоит до тех пор, пока я не стану в конечном итоге, блин, частью естественного цикла взаимодействия углерода, фосфора, азота. Гея,
Напрасный гнев, потерянное время. Пожалуйста, не убивай меня, Картер: я не могу быть поглощенным обратно в бездумную биосферу. Вдруг это тронуло бы его? Что, тогда?
— Мне двадцать пять лет, мужик. Я даже не жил. Я провел последние десять лет, возясь с компьютерами. У меня даже нет детей. Как можно убить того, у кого еще даже нет детей? — На секунду я повелся на мою собственную риторику, я всерьез думаю потребовать лишиться девственности — но это перебор… и это звучит менее эгоистично, менее гедонистично — отстаивать свои права на отцовство, — чем ныть о сексе.
Картер засмеется.
— Ты хочешь бессмертия через детей? Забудь. У меня два сына. Они совсем не похожи на меня. Они совершенно другие люди.
— Да? Печально. Но я все равно хочу воспользоваться своим шансом.
— Шансом для чего? Для того, чтобы сделать вид, что ты продолжишь жить через своих детей? Для того, чтобы обмануть себя?
Я понимающе смеюсь, стараясь, чтобы это прозвучало так, словно мы разделяем шутку, которую способны оценить только два циника-единомышленника.
— Конечно, я хочу обмануть себя. Я хочу врать себе ещё пятьдесят лет. Для меня это звучит очень даже неплохо.
Он молчит.
Я немного замедляюсь, сократив шаг, делаю вид, что это из-за неровной местности. Зачем? Я всерьез думаю, что несколько лишних минут дадут мне шанс разработать какой-то ослепительно блестящий план? Или я просто так, без всякой цели, тяну время? Просто продлеваю агонию?
Я чувствую внезапные рвотные позывы и останавливаюсь; спазмы были глубокими, но не вызвали ничего, кроме слабого кислого вкуса. Когда они закончились, я стираю с лица пот и слёзы и пытаюсь унять дрожь. Больше всего я злюсь, что я забочусь о своем достоинстве, что мне не наплевать, умру ли я в луже рвоты, плача как ребёнок, или нет. Как будто дорога к моей смерти — это всё, что сейчас имеет значение; как будто эти последние несколько минут моей жизни заслонили всё остальное.
Однако, они, эти минуты, есть, так ведь? А всё остальное — в прошлом, ушло.
Да — и это тоже пройдёт. Если я умру, мне незачем примиряться с собой, нет причины готовиться к смерти. Я встречу своё исчезновение так же быстротечно и так же бессмысленно, как встречал любой другой момент своей жизни.
В эти минуты имеет смысл только одно — пытаться найти способ выжить.
Тогда я задерживаю дыхание, я стараюсь растянуть паузы между вдохами.
— Картер, сколько раз ты это делал?
— Тридцать три.
Тридцать три. Это достаточно трудно принять, даже когда какой-то одурманенный фанат оружия нажимает на спуск своего автомата, и поливает толпу огнём, — но тридцать три неспешных прогулки в лес…
— Так расскажи мне: как большинство людей принимают это? Я действительно хочу знать. Они блюют? Они плачут? Они клянчат?
Он пожимает плечами.
— Иногда.
— Они пытались подкупить тебя?
— Почти всегда.
— Но ты неподкупен?
Он не отвечает.
— Или никто не сделал правильного предложения? Чего же ты хочешь, если не денег? Секса? — Его лицо осталось невозмутимым, без гримасы отвращения, так что, вместо того, чтобы отшутиться — такое отступление могло бы разозлить его, — я, как в бреду, продолжил. — Это так? Ты хочешь, чтобы я…? Если так, я это сделаю.
Он снова укоряюще глядит на меня. Ни презрения к моей жалкой мольбе, ни отвращения к моему нелепому предложению, только лёгкое раздражение от того, что я напрасно трачу его время.
Я тихо смеюсь, чтобы скрыть своё унижение от этого абсолютного равнодушия, этого отказа признать меня даже ничтожеством.
Я говорю:
— Значит, люди принимают это довольно плохо. И как тебе это?
Он невозмутимо ответил:
— Я это довольно хорошо понимаю.
Я снова обтираю лицо.
— Блин, ты сделаешь это, не так ли? Это что — чип в твоем мозгу для этого? Позволяет спать по ночам после того, как сделаешь это?
Он колеблется, потом говорит, махнув пистолетом:
— Двигайся. У нас нужно отойти еще дальше.
Я оборачиваюсь, оцепенело осмысливая: я только что сказал человеку, который мог бы спасти мою жизнь, что он безумный недочеловек, машина для убийства.
И я шагаю дальше.
Я оглядываюсь по сторонам, гляжу в пустое идиотское небо, и отказываюсь от потока воспоминаний связанных в моей памяти с этой поразительной синевой. Все это исчезло, все кончено.
Никакого Прустовского воспоминания. Нет для меня Билли Пилигрима с его путешествиями во времени. У меня нет необходимости бежать в прошлое: я собираюсь жить в будущем.
Я смогу это пережить. Как? Картер может быть беспощадным и неподкупным — в таком случае, мне просто придется его одолеть. Возможно, я вел сидячий образ существования, но я моложе его более чем вдвое, и это должно что-то значить. По крайней мере, бегать я должен быстрее. Пересилить его? Борьба с заряженным пистолетом?
Может быть, не получится. А может быть, я получу шанс бежать.
Картер говорит:
— Не трать свое время, пытаясь придумать способы торговаться со мной. Этого не будет. Вам бы лучше думать о том, чтобы принять неизбежное.