Аксиоматик (Сборник)
Шрифт:
Я купил дешевую копию комплекта Милашка.
Надо было купить кота. Котов в нашем доме держать запрещено, но, всё равно, надо было купить. Я знал тех, у кого есть коты, я люблю котов. Коты — сильные личности. Кот мог бы быть компаньоном, которому я дарил бы привязанность и внимание, не потакая своей одержимости: если бы я попытался одеть кота в детское платьице и покормить из бутылочки, он расцарапал бы меня в клочья, а потом заставил бы съёжиться моё чувство собственного достоинства своим презрительным, уничижительным взглядом.
Как-то раз я купил Энджеле новые бусы, сделанные наподобие счётов из десяти ярких разноцветных шариков, чтобы подвесить над ней в её кроватке. Она смеялась и хлопала в ладошки,
Озорством и восторгом?
Я вспомнил, что читал где-то, что улыбку у совсем маленьких детей вызывает ни что иное, как запах, и вспомнил своё раздражение; не самим фактом, а автором, которому обязан за его самодовольное распространение такой нудной истины. И я подумал, что эта за волшебная вещь называется человечностью вообще? Может это свойство, по крайней мере наполовину, мы сами приписываем тому, что наблюдаем?
Озорство? У тебя? Никогда! Я наклонился и поцеловал ее.
Она захлопала в ладоши и сказала, очень ясно: "Папа!"
Все врачи, с которыми я встречался, были полны сочувствия, но ничего не могли поделать. Бомба замедленного действия у неё внутри — это слишком значительная её часть. Эту функцию набор прекрасно выполнил.
Она день ото дня становилась умнее, постоянно подхватывая новые слова. Что же мне было делать?
(a) Не обращать на неё внимания?
(б) Не кормить?
(в) Уронить её? Или
(г) ни один из вышеперечисленных вариантов?
Ладно, я немного не в себе, но ведь ещё не совсем ненормальный: я ещё немного вижу разницу между взломом её генов и нападением на живое, дышащее тело. Да, если я сконцентрируюсь изо всех сил, клянусь, я увижу разницу.
На самом деле, я думаю, что я справляюсь на удивление хорошо: Я никогда не показываю слабость перед Энджелой. Я прячу всю свою тоску, пока она не засыпает.
Аварии случаются. Никто не идеален. Ее смерть будет быстрой и безболезненной. Дети умирают во всем мире все время. Видите? Есть много ответов, много звуков я могу издать моими губами, пока я жду проходит желание убить нас обоих, прямо сейчас; чисто эгоистичное желание закончить свое собственное страдание. Я не буду делать это. Врачи и все их тесты все еще могут быть неправильным. Еще может быть чудо, которое может спасти ее. Я должен продолжать жить, не смея надеяться. И если она умрет, то я последую за ней.
Есть один вопрос, ответ на который я никогда не получу. Он преследует меня бесконечно и ужасает меня больше, чем мои чернейшие мысли о смерти: если бы она никогда не сказала ни слова, я бы действительно обманывал себя, полагая, что ее смерть была бы менее трагичной?
Перевод с английского: любительский.
ВО ТЬМУ
Рассказ
Greg Egan. Into Darkness. 1992
Если принять авторский допуск, то, по словам близкого журналу ученого-физика, теоретически все это безумие возможно.
Звук зуммера с каждой секундой становится громче и пронзительнее, и, соскакивая с кровати, я знал, что пробудился меньше чем за секунду. Готов поклясться, сначала он мне приснился — я спал и слышал звук задолго до того, как он возник в реальности. Такое случалось несколько раз. Может быть, это просто игры сознания, может быть, сны создаются, только когда пытаешься их вспомнить. А может, он мне снится каждую ночь, каждое мгновение сна, на всякий случай.
Свет над зуммером был красным. Не учебная.
Оделся я на бегу, устремляясь через комнату к кнопке подтверждения. Едва зуммер заткнулся, стало слышно приближающуюся сирену. Я долго возился, зашнуровывая ботинки, подхватил пристроенный возле кровати ранец и включил питание. Ранец замигал диодами, проходя процедуры самодиагностики.
Я вышел на обочину. Патрульная машина шумно затормозила, открылась задняя пассажирская дверца. Я знал водителя, Анжело, а вот второго полицейского раньше не видел. Пока мы набирали скорость, на терминале машины в обманчивом инфракрасном изображении появился логотип Воронки — непроницаемо черный круг посреди узора из разноцветных фигурок. Через мгновение его сменила карта местности — один из новеньких микрорайонов на северной окраине, сплошь тупики да дома кольцами, с отмеченным центром и границей Воронки. Пунктирная линия показывала, где должно быть Ядро. Оптимальные маршруты не были обозначены: слишком сильно это сбивает с толку. Я уставился на карту, пытаясь ее запомнить. Не то чтобы у меня не будет к ней доступа там, внутри, но если просто знаешь, экономишь уйму времени. Когда я закрыл глаза, чтобы понять, преуспел ли, запомнившийся узор расположения домов казался ничуть не лучше лабиринта из книжки с ребусами.
Мы выскочили на автостраду, и Анжело дал полный газ. Он хороший водитель, но иногда я задумываюсь, не самая ли это рискованная часть всего предприятия? Полицейский, которого я не знал, похоже, так не считал. Он обернулся ко мне:
— Я тебе вот что скажу. Я уважаю то, что вы делаете, но вы, должно быть, чертовы психи. Я бы внутрь этой штуки не полез и за миллион долларов.
— А сколько нобелевка? Больше миллиона? — ухмыльнулся в зеркале заднего вида Анжело.
— Сомневаюсь, — фыркнул я. — Не думаю, что Нобелевскую премию дадут за бег с препятствиями на восемьсот метров.
Средства массовой информации, похоже, решили выставить меня классным экспертом, не знаю почему. Может, из-за того, что я однажды в интервью употребил термин «радиально анизотропный». Я, конечно, провел один из первых научных «прогрузов», но такое мог сделать любой бегун. Сегодня это обычное явление. На самом деле, по международному соглашению никому, имеющему даже микроскопический шанс внести вклад в теорию Воронки, не позволено рисковать жизнью и лезть внутрь. Если уж я чем-то и отличаюсь от прочих, так это недостатком подготовки: большинство добровольцев имеют за плечами опыт работы хотя бы в обыкновенной службе спасения.
Я переключил часы в режим секундомера и синхронизировал их с показаниями терминала, потом проделал то же самое с таймером ранца. Шесть минут двенадцать секунд. Проявления Воронки подчиняются точно такой же статистике, как и радиоактивная нестабильность ядра атома элемента с периодом полураспада восемнадцать минут. Семьдесят девять процентов существуют шесть минут или дольше. Чтобы получить вероятность для любого конкретного времени, нужно умножить 0,962 на себя столько раз, сколько прошло минут, и вы не поверите, как быстро это число способно уменьшаться. Я заучил вероятности вплоть до одного часа (десять процентов), что, возможно, было разумно, а может, и нет. Вопреки тому, что подсказывает чутье, Воронка по прошествии времени не становится опаснее, «нестабильнее», равно как и произвольное отдельное радиоактивное ядро. В любой данный момент она может спокойненько задержаться на лишних восемнадцать минут, если, конечно, еще не исчезла. Ровно десять процентов проявлений длятся час или больше, половина Воронок все еще бывают на месте восемнадцать минут спустя — и с каждой минутой опасность не увеличивается.