Актовый зал. Выходные данные
Шрифт:
— Чем пахла ситуация? Своеобразно.
— Возможно, но это помогает. Например, весной пятидесятого года в нашей комнате очень сильно пахло просмоленным деревом, и я знаю почему.
— И ты даже сейчас чувствуешь запах? А что это, собственно, был за запах? Откуда он взялся?
— Он взялся от телеграфного столба, который мы стащили. Теперь-то я могу тебе это рассказать, а тогда ты, наверно, поднял бы бучу. Трулезанд, Фильтер и я две ночи подряд распиливали его и перетаскивали в нашу комнату. Фильтер ничем особенно не блистал, но в деле со столбом он был просто неоценим. Ведь он лесоруб, а потому работал за двоих — за себя и за Квази, тот отказался в этом участвовать.
— Очень разумно. А что вы, собственно, хотели делать с этим столбом в вашей комнате?
— Как
— Мы? Это не мы. Общее экономическое положение в стране не давало других возможностей. Если бы ты знал, каково приходилось тогда мне, как директору общежития. Порядком из-за вас доставалось. А потом, ты и сам говоришь, дело было весной!
— Да, по календарю. Но в комнате «Красный Октябрь» стоял собачий холод, мы уже хотели переименовать ее в «Белый февраль», только Трулезанд не соглашался, поскольку это могло повести к политическим недоразумениям.
— Совершенно верно, — сказал Мейбаум. — И тогда вы попросту украли телеграфный столб? Это можно было бы расценить как саботаж. Меня и сейчас в жар бросает, как подумаю, что я, директор общежития…
— Ну, не так уж это было страшно, — заметил Роберт. — Мы ведь столб не из земли вырыли и проводов с него не снимали. Якоб Фильтер нашел его. И если бы его нашел кто-нибудь до нас, то все равно бы утащил. Столб лежал в кустах, за пустырем с разбитым бункером — туда никто не решался ходить из-за мин. Только Якоб Фильтер решился. Он в лесу уже не раз откапывал мины и уверил нас, что возле столба их вообще нет.
— И тогда вы этот столб просто перетащили к себе и спалили?
— Да нет, не так-то это было просто. Во-первых, столб был порядочной длины, и нам пришлось клянчить у дворника пилу, а тут еще Квази отказался участвовать.
— И вполне правильно поступил, только он должен был сообщить об этом мне.
— Попробовал бы! Да и вообще он был от нас в полной зависимости. Он ведь был тогда по уши влюблен в одну медичку и все время спрашивал у нас совета. Но мешал он нам здорово. В вопросах общественной собственности он был крайне щепетилен, и если он в детстве играл в «жандармов и разбойников», то наверняка всегда был жандармом. Стоило только его послушать, как он у себя в Дёмице разоблачил расхитителей сахара. Он ведь был жестянщиком на сахарном заводе. Там все время пропадал сахар, и притом в огромных количествах. Завод тогда еще находился под контролем оккупационных властей, и начальники стали уже раздражаться, потому что сахар пропадал прямо центнерами.
— И Квази все это раскрыл?
— Да, но не из тщеславия и не из-за того, что хотел получить вознаграждение. Когда мы ему намекнули насчет вознаграждения, он пришел в бешенство. Как завопит: «Да ведь это же был квази твой сахар, и твой, и твой! Что, разве не так?» И при этом все тыкал нас своим заскорузлым пальцем в живот и чуть ли не ревел. Нет, он был детективом из принципа, и честным он был тоже из принципа. И за общественную собственность стоял горой, уж во всяком случае, из принципа.
— И был совершенно прав. Так как же он разоблачил воров?
— Своим умом дошел. Вынести с завода сахар никто не мог — каждого обыскивали. Все выезжающие из двора грузовики тоже проверяли. Завод был обнесен высоким забором, вход охранялся, а подземных ходов не было. Квази все это как следует взвесил, и тут ему в голову пришла догадка — по воздуху!
— По воздуху? Уж не хочешь ли ты сказать, что у воров был собственный вертолет?
— Твоя догадка не так уж далека от истины. Квази и это приходило на ум. Но он это отверг. Зато подошел совсем близко к разгадке. Окончательно же он все понял, когда во время спортивного праздника увидел одного метателя молота. В следующую ночь он залез на крышу завода и застал там другого метателя на месте преступления. Но тот манипулировал не куском металла на толстой проволоке, а маленьким мешочком с сахаром, которому придавал нужное ускорение, крутя его над головой на крепкой веревке, и мешочек летел через забор
— Ничего не скажешь, хитроумные ребята. Ну и что же, Квази посадил их?
— Да где там! Этот метатель сахара оказался его старым приятелем. Он бросил это занятие, и Квази вполне удовлетворился.
— Он поступил неправильно, товарищ Исваль.
— Возможно, но ведь Квази не был доносчиком.
— Не знаю, уместно ли для данной ситуации это выражение. Во всяком случае, в таком виде эта история не подойдет…
— Не подойдет? Для чего?
— Ну, для торжественного вечера. А то бы отлично можно было ее использовать: «Студенты, которые в то время пришли на факультет, показали себя с лучшей стороны во всех областях общественной жизни. Они не только создавали собственными руками материальные ценности, они охраняли эти ценности, проявляя незаурядные индивидуальные способности. Например, студент Квази…»
— Квази — его прозвище.
— Совершенно верно, так я и думал. Я при всем желании не могу вспомнить студента по фамилии Квази. А ваши прозвища были мне неизвестны. Вы так мало общались со мной как с директором общежития, товарищ Исваль… Но мне и в самом деле жаль, что нельзя воспользоваться этой историей. Мне как раз пришло в голову, какой прекрасный конец мог бы у нее быть.
— А ну-ка расскажи!
— Итак, Квази наблюдает, как вор перебрасывает сахар по воздуху. И тут возникает конфликт. С точки зрения принципа он должен заявить на данного человека, но против этого восстают в нем остатки ложно понимаемой солидарности. Возможно, он служил в свое время в фашистском вермахте и еще не отделался от извращенных представлений о духе товарищества. С другой стороны, он принадлежит к рабочему классу и отныне он хозяин заводов и производимых на них ценностей. Вот, стало быть, конфликт. И пока там, на крыше, в нем борются противоречивые чувства, он замечает вдруг, что вор как-то особенно ловко манипулирует мешочками с сахаром. Вот тут-то и приходит решение! Блестящее решение, и с него начинается поворот темы. Как тогда, на спортивном празднике, при наблюдении за метателем молота, у него блеснула гениальная догадка, заставившая его влезть на крышу, так и сейчас метатель сахара возвращает его к метателю молота!
— Как так?
— А вот как, товарищ Исваль. Он открывает у вора спортивный талант. Он выходит из-за трубы и говорит: «Этого, Кристиан, я от тебя, моего старого товарища, никак не ожидал. Разве ты не знаешь, что миллионы людей нуждаются в сахаре?» Вор страшно испуган и уже видит себя за решеткой, что, собственно, было бы вполне справедливо. Но Квази разрешает конфликт по-иному. Он похлопывает вора по бицепсам и говорит: «Ты неправильно используешь свой талант. Ты растрачиваешь его на мешочки с сахаром…» Это вообще верно сказано, товарищ Исваль, — вор растрачивает свой талант. Верно не только в смысле образа, но и в буквальном смысле слова! Затем Квази советует вору посвятить себя спорту. Или нет, еще лучше, он указывает вору на то — эта мысль должна возникнуть раньше, когда Квази наблюдает за настоящим метателем молота, — итак, он указывает вору на то, что в районном масштабе метание молота еще очень отстает и что район на предстоящих соревнованиях с другим районом может потерять в этом виде спорта драгоценные очки. И тут для вора открываются огромные возможности. Если он, — так говорит ему Квази на крыше, — если он примет участие в этом соревновании и выиграет его, тогда Квази не станет на него заявлять. И разумеется, с этого же дня должно быть прекращено хищение сахара.
— Гм, — сказал Роберт, — и, разумеется, новый метатель молота выигрывает соревнование и завоевывает очки для своего района. Не так ли?
— Совершенно верно!
— Ну, не знаю. Скорее это похоже на новеллу фрау Тушман. «Не пожелай сахара ближнего своего» могла бы она называться или, может быть, «Сахар и молот». А то, пожалуй, еще «Следы сахара». Но, к сожалению, Рик испортил эффектный конец.
— Кто?
— Карл Гейнц Рик, детектив высшего класса, по прозвищу Квази.
— Рик? Так это он?..