Аквитанская львица
Шрифт:
Людовик неожиданно остыл.
— Откуда у тебя такие познания в родстве и праве? — спросил он. Все выходило куда сложнее, чем думал молодой король. Выходила не простая семейная ссора, которую спровоцировал он, а его жена вынесла на общий суд. Это был заговор против их любви, если таковая еще оставалась, и политического союза. — Кто тебя посвятил в эти премудрости? Не твой ли хитроумный дядюшка Раймунд? Ответь мне…
Но она лишь отрицательно покачала головой:
— Я это знала всегда, но берегла для тебя, как подарок.
— Ты вновь угрожаешь мне, но я найду, у кого испросить совета и помимо Рима, — сказал Людовик.
— У своего
Растерянный, король проводил ее взглядом.
Алиенора вошла в свои покои и, подойдя к окну, уперев руки в раму окна, стала упрямо смотреть на зеленый дворик внизу, где из круглой мраморной чаши бил фонтан.
Алиенора солгала мужу. Она сказала Раймунду, что, будь на то воля Божья, она бы освободилась от брака с Людовиком. Дядя и племянница размечтались не на шутку — и зашли далеко в своих фантазиях! Было бы счастьем обоим возвратиться в родную Аквитанию — возвратиться свободными. Она бы ушла от Людовика, он — от Констанции. Родных земель от Пуатье до Бойонны им хватило бы для счастья на всю оставшуюся жизнь. Они бы жили в грехе, ну и пусть, зато счастливыми! Именно Раймунд, справившись у своих придворных мудрецов, восстановил переплетение ветвей на родовых древах своей племянницы и Людовика Французского. Прабабка Алиеноры Одеарда Бургундская была внучкой Роберта Благочестивого, прямого предка Людовика. Когда подобный брак необходим для укрепления государства, никто не обратит на него внимания. Но если одному из супругов захочется развестись, он имеет все шансы на успешный исход своего дела.
Выговорившись, стоя у окна, Алиенора томительно ожидала ответного хода со стороны мужа. И Людовик не заставил себя ждать долго. Он и впрямь призвал Эврара де Бара. Тамплиер, монах и рыцарь в одном лице, немедленно предстал перед ним, понимая, что в эти часы оскорбленный король готов на любой опрометчивый поступок.
— Если вы хотите оставаться перед своими подданными истинным королем, государь, немедленно выполните свое обещание, — без обиняков сказал Эврар де Бар. — Даже если это и не лучший шаг. И отстраните королеву от военного совета, если не хотите погубить остатки воинства Христова.
— Вы мне хотели сказать об этом и раньше? — спросил король.
— Да, ваше величество, — ответил тамплиер.
— Так почему не сказали?
— Вы не были готовы…
Людовик печально усмехнулся.
— Вы, как всегда, правы, де Бар. До перехода через Кадмские горы я бы прогнал любого, кто сказал бы мне то, что вы сказали сейчас. Теперь же я готов послушать первого взятого наемника из моей армии, чем ее. Разошлите по армии мой приказ — завтра мы покидаем Антиохию.
Утром следующего дня отряды крестоносцев потянулись из Антиохии. Но не нашлось ни одного человека, который бы горевал об этом. Ведь приказ был идти в Иерусалим! Предстоящая дорога говорила о ближайших неделях мирного житья. Тем более что сеньоры заверили самых пылких своих рыцарей, что графство Эдесское никуда от них не денется.
Королева Алиенора потерпела поражение. Но была в этом поражении еще иная подоплека, нежели вызывающая кривотолки дружба с князем Антиохийским. Прекрасная Алиенора жила в мире мужчин. Рыцари правили на земле — они могли сколь угодно преклоняться перед своими дамами и отдавать за них без оглядки жизнь, но приказывать и управлять собой женщинам никогда бы не позволили. Даже аквитанцы, обожавшие свою госпожу, воспевавшие ее, признали правоту своего сюзерена и мужчины — короля Франции.
Для Алиеноры это была катастрофа — ее везли в Иерусалим почти как пленницу. Пленницу мужчин. И князь Антиохийский, ее возлюбленный, ничего не мог с этим поделать. Ему тоже пришлось смириться с законом, который был написан задолго до его рождения.
Более того, этот день и ночь, пока армия собиралась в поход, Людовик приказал Алиеноре быть при ней. Он не разделил с ней постель — не стал брать ее силой, хотя мог бы настоять на своих правах. Обида хоть и на время, но в клочки разнесла его чувства к супруге. Тем не менее, королеве вменили в обязанность всюду быть при Людовике. И Алиенора была при нем, чувствуя, что грань, за которой она превратится в настоящую пленницу, а то и преступницу в глазах всех баронов Франции, уже совсем рядом.
Больше всего терзала ее сердце разлука с возлюбленным, связь с которым так и не была доказана Людовиком, — обвинение прозвучало в его устах лишь между строк.
И на следующий день, когда франки уходили из Антиохии, у Алиеноры оказалось всего несколько минут, чтобы проститься с Раймундом.
— Помни, — тихо сказал он ей на виду у всего общества, беззаботно улыбаясь, точно речь шла о чем-то незначительном. — Наша судьба в наших руках. Найди повод вернуться в Европу, поезжай прямиком к папе римскому и проси его расторгнуть брак. Скажи, что родство тяготит тебя, что ты не можешь так жить, что возьмешь грех на душу и лишишь себя жизни. Но не торопись. Пусть буря уляжется, и твой нерадивый муж успокоится и уснет. И только тогда действуй. Ты умная девочка — и у тебя все получится. Я люблю тебя, Алиенора. Люблю. Мы обязательно будем вместе…
— И я люблю тебя, Раймунд, — откликнулась она.
К ним шел Людовик с видом триумфатора и не менее величественная Констанция.
Королева поклонилась владетелю Антиохии и громко добавила:
— Я благодарю вас за гостеприимство, князь. Мы никогда его не забудем. Да хранит вас Господь… И вас, княжна…
Взгляды двух женщин пересеклись — и Констанция победоносно улыбнулась. Это пришло как озарение. Алиенора догадалась, кто был причиной всех ее бед, и вспыхнула до корней волос. Укол в самое сердце, не иначе! Но для мести уже не было ни времени, ни возможности — ее обезоружили, связали по рукам…
— Счастливого пути, ваше величество, — проговорила Констанция, глядя в глаза королеве.
— Я постараюсь, чтобы он был счастливым, — откликнулась она.
Людовик раскланялся с Раймундом Антиохийским. Они оба выходили из этой истории униженными и оплеванными, но по-разному.
— Да пребудет с вами Господь, князь, — милостиво сказал король Франции.
В сущности, он хладнокровно бросал северный форпост крестоносцев на произвол судьбы, предавая общее дело.
— Прощайте, ваше величество, — глаза Раймунда смеялись. Он с удовольствием отлупил бы рогатого свояка, да руки были коротки. Зато язык, как и у всех герцогов Аквитанских, оказался остер. — И берегите супругу, нашу прекрасную Алиенору, она дорогого стоит! Думаю, вам, как мужу, и мне, как ее родному дяде, это известно лучше других!
Лицо Людовика мгновенно зарделось, как спелый помидор, но он проглотил пилюлю. Что же это было — насмешка, пощечина, вызов? Он с удовольствием заколол бы этого наглеца, да кто бы ему позволил? Взяв жену под руку, с пылающим лицом король двинулся к выходу, и вся французская знать потянулась за венценосной четой.