Алая аура протопарторга
Шрифт:
– Бомж, наверно… – предположил тот, что покрупнее, с подпалинками. – Как бы его утром крышей не прибило! Может, пугнем?…
Анчутка не выдержал и хмыкнул:
– Ага! Пугни-пугни… Он тебя, пожалуй, так пугнет, что не зарадуешься… Домовые подскочили, вздыбили шерстку и уставились на висящего вниз головой Анчутку. Затем опомнились и, быстро переглянувшись, двинулись к нему цепким крадущимся шажком, заходя с обеих сторон.
– Слышь, ты, дымчатый… – осторожно, почти жалобно начал лопоухий. – А ты чего это тут?…
– Живу, – нагло ответил Анчутка.
Домовые
– Слышь, дымчатый… – вкрадчиво продолжал лопоухий. – А ты вроде не из наших… И базар не тот, и висишь не так… Столичный, что ли? На понтах?
– Из Лыцка я, – не без гордости сообщил Анчутка.
Домовые приостановились.
– Прямо из самого Лыцка?… – усомнился тот, что с подпалинками. – Да гонишь! Из Лыцка сейчас не выберешься – границу закрыли!… – Тут он осекся и заморгал, потому что чердак озарился внезапно розовым сиянием. Видимо, Африкан там, внизу, перевалился на другой бок – и краешек алой ауры вновь пронизал настил.
– Слышь… А кто это у тебя там?… – притушив голосок, пораженно осведомился мародер.
– А я знаю? – высокомерно обронил Анчутка. – Порфирия спроси…
Небрежно упомянутое всуе имя Лыцкого Партиарха произвело должное впечатление. По слухам Анчутке было известно, что беженцев из Лыцка баклужинские домовые не жалуют, но зато и побаиваются. Лыцкая группировка домовых контролировала почти два района столицы и часть Чумахлы, не гнушаясь вступать в сговор с домовладельцами и помогая им вытрясать квартплату из жильцов. Привыкши к экзорцизмам Порфирия, беженцы в гробу видели Глеба Портнягина с его демократически мягкими законами и творили, что хотели. Полный, короче, беспредел…
– А почему ты говоришь, что он меня пугнет? – мрачнея, спросил серый с подпалинками домовой, косясь на неструганые мохнатые доски настила. – Он кто вообще?…
– А ты глянь сходи, – посоветовал Анчутка. – Мне вот, например, одного взгляда хватило…
Серый хмыкнул и, скользнув в широкую щель между досками, исчез. Потом появился снова – очень испуганный.
– Ой… – только и смог вымолвить он. – С орденом… В рясе… Так вы что же… вместе, что ли?…
Ах, как хотелось Анчутке выложить все как есть, однако пора было прикусить язычок. Через государственную границу – по воде, аки посуху?… На руках у Африкана?… Нет, такого даже лыцкая диаспора не поймет…
– Да приблудился… – уклончиво молвил он. – Мне-то что за дело? Спит – и пускай себе спит… Какой-никакой, а жилец…
Оба домовых поймали себя на том, что смотрят на беженца, уважительно раззявив хлебальнички, и тут же возненавидели его за это окончательно.
– Ну и как там, в Лыцке? – недовольно посопев, спросил лопоухий.
Анчутка вздохнул.
– Плохо, – признался он. – Гоняют почем зря. Бывало, выберешь семью, поселишься… И только-только уют наладишь – глядь, а соседи уже в инквизицию стукнули – из зависти… Ну и приезжают эти… комсобогомольцы…
– Кто-кто? – попятившись, ужаснулся лопоухий.
– Коммунистический союз богобоязненной молодежи… –
– Ну, здесь, знаешь, тоже… – ревниво сказал серый. – В Лиге Колдунов вон законопроект выдвинули… О правах гражданства и призыве на действительную службу…
От изумления Анчутка едва не грянулся со стропила.
– Кого на службу?… – ошалело переспросил он. – Домовых?!
– Да и домовых тоже… «Все на защиту демократии!» Нам-то еще так-сяк – в гражданскую оборону, а вот лешим хуже… Им ведь в погранвойска идти – межевыми. Водяных аж в начале мая забрили – Чумахлинку патрулируют…
– Ну, не все… – со знающим видом заметил лопоухий. – Донные пока уклоняются… Русло-то еще не тралили…
И Анчутке живо припомнился водяной Хлюпало, в бритом виде сильно похожий на бежавшего в Аргентину Бормана…
– Причем лучше под первый призыв угодить, – озабоченно добавил серый с подпалинками. – А то потом дедовщина всякая начнется…
Анчутка висел вниз головой и моргал.
– Н-не… – опасливо протянул он наконец. – Я тогда, пожалуй, тоже… уклонюсь…
– Ага!… – Серый победно осклабился. – Уклонился один такой!… А куда ж ты денешься? Загребут – и на комиссию!…
– А у меня правая ножка хромая! – нашелся Анчутка, – Пьяный поп кадилом огрел… при царском режиме…
Насчет хромоты он, понятно, приврал, но хромоту, в конце концов, можно было изобразить, тем более что и шрамик вот на коленочке остался… Домовые злорадно всхохотнули:
– Ты еще на плоскостопие сошлись!… Ты кто? Гражданин? Гражданин! Ну так вперед и с песней! «Не плачь, кикимора!…»
– Да я ж еще не гражданин…
– Ну станешь!
Обмякший Анчутка свисал со стропила наподобие тряпочки. Замшевый лобик собран в гармошку. Домовые переглядывались с ухмылкой.
– А что вообще нужно… для гражданства?…
– У-у, бра-ат… – Тот, что покрупнее, с деланным сочувствием оглядел Анчутку и принялся сокрушенно качать головенкой и цокать язычком. – Ну, нам-то, местным, проще: подал заявление – и все… и гражданин… А вот для таких, как ты, для беженцев… Кикимору-мать триста раз проклянешь, пока гражданство выбьешь…
– А если не выбью? – в страхе спросил Анчутка.
– Ну и никаких тебе прав…
– Например!
– Н-ну… голосовать не будешь…
Анчутка опешил и надолго замолчал, соображая, в чем тут подвох.
– А оно мне надо? – искренне спросил он наконец. – Ну не буду я голосовать… Зато в армию не пойду!
Домовые разом оборвали смех. На личиках – растерянность и обида. Нет, такого цинизма они даже от лыцкого беженца не ожидали.
– Ах ты, морда дезертирская… – изумленно и угрожающе начал серый с подпалинками, но не договорил – задохнулся от возмущения. – Это что же? Мы, значит, межу охранять, демократию отстаивать, а ты, змей, закосить решил?… В нетях решил сказаться?… Да я тебя сейчас…