Алая Вуаль

Махерин Шелби

Я прикусываю язык, чтобы остановить вопросы.

— Если вы настаиваете на фальши и формальностях, — продолжает он, обнимая меня за локоть, — я, конечно, буду обязан. Однако должен предупредить, что мне нравится вызов. С этого момента я намерен докучать вам до тех пор, пока мы не станем называть друг друга по имени. Коко будет единственным именем, которое будет у меня на уме.

Я бросила на него еще один неохотный взгляд. Как и его сестра, как Иван, Паша и даже Михаль, он почти слишком красив, что делает все намного

хуже.

— Я знаю вас всего десять секунд, мсье, но уже подозреваю, что ваше имя — единственное, что у вас на уме.

— О, вы мне нравитесь. Вы мне очень нравитесь.

— Где Одесса? Она сказала, что вернется за мной в сумерках.

— Боюсь, что планы немного изменились. — Его ухмылка исчезает, когда он ведет меня в коридор, где мягкие круги в пыли исчезли. Странно. — Михаль… э-э… попросил вас присутствовать в его кабинете, а Одесса — пустошь — еще не очнулась от сна. Я вызвался привести вас вместо нее.

— Почему? — недоверчиво спрашиваю я.

— Потому что я хотел встретиться с вами, конечно же. Весь замок гудит по поводу вашего прибытия. Я слышал имя Козетты не менее двенадцати раз по пути в ваши покои. — Он смотрит на меня через плечо с лукавым блеском в глазах. — Похоже, слуги получили желанную привилегию использовать его.

Словно в подтверждение его слов, из гостиной выходит просто одетая женщина со свертком ткани в руках. При виде меня ее глаза сужаются, и одна из тряпок падает на пол. Я тут же нагибаюсь, чтобы подхватить ее, но она ускоряет шаг — необычайно быстро — и выхватывает ткань из моей протянутой руки.

— Excusez-moi²⁸, — бормочет она, обнажая при этом кончики клыков. Обращаясь к Димитрию, она склоняет голову и произносит странным голосом: — Я вернусь, mon seigneur. ²⁹— Затем она бежит по коридору и исчезает из виду.

Я в ужасе смотрю ей вслед. Свежая кровь пропитала тряпку; на полу, куда она упала, до сих пор алые пятна. Однако когда я наклоняюсь, чтобы заглянуть в гостиную — мне не терпится найти источник, — Димитрий оказывается там, загораживая дверной проем слишком быстрой улыбкой.

— Здесь не на что смотреть, дорогая.

Мой взгляд падает на пятно на полу.

— Но кто-то истекает кровью.

— Правда?

— Это не кровь?

— Это уберет кто-нибудь другой. — Он поспешно машет рукой, не желая встречаться с моими глазами. — Ну что, пойдем? Боюсь, у Михаля звериные манеры, и он не любит, когда его заставляют ждать. — Однако он не дожидается моего ответа, а крепко сжимает мою руку в локте и тянет меня прочь.

— Но… — я бесплодно сопротивляюсь его железной хватке, — почему она так на меня смотрела? И кровь — откуда она взялась? — Я качаю головой, чувствуя тошноту, упираясь каблуками, пока он буксирует меня вниз по лестнице и через весь замок. — Ее было слишком много. Кто-то должен был пострадать…—

— И есть эта неуловимая сладость.

В конце концов, Одесса не лгала о вас. — Хотя он явно стремится разрядить затянувшееся напряжение, его рука остается напряженной под моей рукой. Его глаза напряжены. Любопытный румянец пробежал по его горлу, но он по-прежнему не смотрит на меня. Я его совсем не знаю, но если бы знала, то сказала бы, что он выглядит пристыженным. — Еще один личный вызов, — с сожалением говорит он, когда я не отвечаю. — Убедить мадемуазель Монвуазен быть со мной милой. Не окажите ли вы мне услугу, дорогая?

Я в недоумении смотрю на него.

— Это зависит от обстоятельств.

— Не могли бы вы никому не говорить об этом? Я не хочу, чтобы сестра волновалась — ничего страшного, конечно, — а мы с Михалем, ну… — Он беспомощно пожимает плечами. — Нам просто не нужно больше никаких недоразумений, учитывая его звериные манеры и все остальное. Ты ведь не скажешь ему, правда?

— Не скажешь ему что?

Он несколько секунд пристально изучает меня, в его взгляде ясно читается нерешительность.

— Ничего, — наконец говорит он, и этот странный цвет на его щеках вспыхивает еще сильнее. — Пожалуйста, простите меня. Я не должен был… неважно. — Его челюсть сжимается, между нами воцаряется тишина, и мы останавливаемся перед парой огромных дверей из черного дерева. — Вот и все, — тихо говорит он.

Наконец мне удается вырвать у него свою руку. На этот раз он не сопротивляется. Нет. Вместо этого он извиняюще склоняет голову и отступает назад, словно желая оставить между нами расстояние. И я чувствую смутную тошноту. Я ничего не понимаю, и не уверена, что когда-нибудь пойму. Это место, эти люди — все они больны.

Что-то не так, Селия.

Дело не только в деревьях и розах. Сама земля… она как-то нездорова. Моя магия чувствует себя больной.

Димитрий морщится от моего выражения лица и низко кланяется.

— Я причинил вам неудобства. Прошу прощения. Я представлял себе все это совсем по-другому, и мне жаль.

Голова начинает болеть, но все же я должен спросить:

— Почему замок гудит при моем появлении? Почему слуги говорят обо мне?

Он не отвечает, серьезно шагая назад. Однако в последнюю секунду он колеблется, и что-то похожее на сожаление проступает в его чертах.

— Мне очень жаль, — повторяет он. — Милые создания никогда не задерживаются в Реквиеме.

Затем он поворачивается на пятках и уходит.

Однако у меня мало времени, чтобы обдумать его предупреждение — каким бы зловещим оно ни было, — потому что в следующую секунду двери из черного дерева распахиваются внутрь, и между ними появляется Михаль. Несколько секунд он ничего не говорит. Затем он вскидывает бровь.

— Разве невежливо задерживаться в дверях? В любом случае… — Он протягивает бледную руку, его черные глаза не отрываются от моих. — Присоединяйтесь ко мне.