Альбион и тайна времени
Шрифт:
Конный спорт, как известно, прерогатива этой страны, а посему, что бы я ни придумывала, мне было достоверно известно одно: в Лондоне каждый член какого-либо клуба верховой езды, каждый умеющий управлять конем может взять его напрокат на час, два или более. В парках встречаешь не только одиноких наездников или пары, но и целые семьи: отец, мать, все дети — самая маленькая трясется позади всей кавалькады на пони. Удовольствие дорогое, но, судя по количеству наездников, настолько большое, что и денег не жаль.
Стирка белья в Британии — дело в основном мужское. Как правило в субботу отец семейства загружает корзину для провизии целлофановыми мешками с бельем и везет их на колесиках в прачечную. Там, запустив деньги в машину, он сыплет порошок, пускает воду и садится читать, пока машина не сделает своего дела. Выстиранное белье, опять прежде запустив деньги, муж-прачка сушит точно с такими же удобствами.
— Если я все-таки защищу свою многострадальную диссертацию, — пошутил как-то Антони Слоун, — то будет это исключительно благодаря прачечной: вот где продуктивно работается, шум машин и беготня детей совершенно не мешают. Я вообще заметил, что чужие дети не действуют на нервы.
Должна сказать, я возила белье в прачечную сама. Случались в прачечных кроме меня и другие женщины, но все же мужчины преобладали. И еще должна сказать, нисколько не жалею, что возила белье: это было самым удобным местом для чтения по методу Антон и, а кроме того мне посчастливилось именно там продолжить, и все же не дописать до конца одну страницу своей жизни…
Я уже запустила машину и обернулась к скамье сесть с книгой. Он читал свою книгу перед своей работающей машиной, он был поглощен чтением, он — мой всадник, которого я воображала известным спортсменом, актером, графом Эссекса.
— Здравствуйте! — сказала я ему громко и радостно.
И стояла перед ним, открытая этому романтическому знакомству, готовая рассказать, как первые увидела его, как жду по воскресеньям…
Он сухо кивнул и углубился в книгу.
Не узнал. Ну, конечно, не узнал. Снизу не видно лица машущей с пятого этажа. Он попросту не знает меня в лицо: привычно машет темной фигуре за занавеской.
— Вы не узнали меня? По воскресеньям из окна дома на улице Святого Джона я машу вам…
— Да, я вас узнал, — равнодушно ответил он.
Я и растерялась, и расстроилась. Чтобы это значило? Почему он так приветливо машет мне по воскресеньям и так сух теперь. Ну, конечно, самолюбие! Ему неприятно, что я застала его за таким неделикатным делом, как стирка. Да, явно не хватило мне такта сделать вид, что не узнаю его. Нехорошо.
Мы стирали в глубоком молчанье. Читали. Перед каждым в иллюминаторах бешено вертелись трусы, рубашки, полотенца. Смывалась пыль дорог, накипь тревог и волнений, пятна неловкости. Смывалось то, что можно отмыть.
Я запустила глаза в его книгу. Это был исторический роман.
— Вы любите историю? Что за книга?
— Глупый роман из времен битвы при Гастингсе, — холодно ответил он, не поднимая глаз от страницы.
— Зачем же вы читаете, если глупо? — не отставала я.
— Я читаю все, что касается дома Годвина. Я имею честь быть в прямом родстве с Гарольдом Годвином.
И все это говорилось в той же холодной манере, носом в книжку. Потомок Гарольда, стирающий подштанники в итальянского производства стиральной машине. Красиво!
Внезапное озорство повело меня вдруг в ту же сторону:
— Какое приятное совпадение: я имею честь быть в родстве с домом Владимира Мономаха.
— Да, — сказал он, словно ничего удивительного не услышал, — если бы тогда в Гастингсе победил мой предок, все теперь было бы по-другому.
— Ах, вы почти думаете, как я. И отношения России с Англией возможно развивались бы более ровно.
— Тогда все было бы по-другому! — повторил он подчеркнуто. — Нормандцы, слившись с нами, дали нашему национальному характеру склонность к захвату. Конечно, приятно сознание, что владеешь половиной мира, но каково все это терять, как теряем сегодня мы!
Мне казалось, что он начинает вдохновляться. Голос становился все громче и резче, соседи уже поглядывали на нас, и я в душе кляла себя за то, что ввязалась в разговор с сумасшедшим. А всему виной моя, развивающаяся лишь здесь, привычка вступать в разговоры с незнакомыми людьми, оправдывая себя тем, что я, мол, познаю страну, общаясь с ее гражданами. Вот и распутывайся теперь с потомком Гарольда.
Но распутываться не пришлось. Он умолк внезапно, как только его машина окончила стирку. После стирки праправнук Гарольда затеял сушку, и пока сушил, читал, больше со мной не общаясь. Я, конечно, новых разговоров не затевала.
Когда пришла пора ему уходить, он аккуратно сложил в свою корзину чистые тряпки, прямо взглянул мне в глаза небесно-голубыми холодными очами, попрощался и повез колесики.
Мне долго помнился этот взгляд — не было в нем никакого безумия, никакой странности, а было достоинство и равнодушие — столь типичное для англичанина.
Это была суббота. А завтра он должен проехать мимо моих окон.
Почему-то казалось мне, что он не проедет. Но он не только прогарцевал мимо, а, как обычно, поднял голову и, увидев меня, с прежней ласковой и доброй улыбкой кивнул. Удаляясь, он обернулся и махнул хлыстом.
— Нетрудно проверить, — заметил Антони Слоун, когда я рассказала ему о своем странном приключении, — в Британии принадлежность к тому или иному роду выяснена до деталей. Существуют геральдические книги, целые тома. Впрочем, скорей всего он просто сумасшедший.
— Знаете, Антони, не проверяйте моего всадника, не надо, — сказала я.
— Вы не хотите убедиться, что он впрямь сумасшедший?
— Не хочу…
— А может быть, и правда…
— Может быть. Это не имеет значения. Зато каково мне будет вспоминать, что я стирала белье в обществе потомка самого Гарольда.