Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

Коллектив авторов

пройти все этапы тогдашних мыслей и переживаний, ин­

туитивно чувствуя, что лучше все это романтическое

зелье выпить до дна и, может быть, впредь уж не искать

жадно опасной чаши. Блок медлил ее испить, боясь по­

хмелья. Как поэт, пожалуй, он был прав. Если в самом

деле «слова поэта суть уже его дела» 11, Блок испол­

нил свой подвиг до конца. Таково, должно быть, было

его предназначение. Но и я не сожалею о том, что пото­

ропился

тогда броситься навстречу опасности. Лично и

биографически я был за это жестоко наказан, но зато я

преодолел в конце концов и последний соблазн, так на­

зываемый «мистический анархизм», сначала принятый

Блоком, а потом им отвергнутый — увы! — только на

словах. Жизненно, реально, он так и остался «мистиком-

анархистом» до конца своих дней, в чем я убедился из

беседы с ним в Москве незадолго до его кончины.

Историческую декорацию 1905 года легко себе пред­

ставить, но мы, участники тогдашней трагедии, пережи­

вали события с такою острою напряженностью, какую

едва ли можно сейчас выразить точными и убедитель­

ными словами. Возможно ли передать, например, ночь

354

с 8-го на 9-е января в помещении редакции «Сына оте­

чества»? Тогда все петербургские писатели сошлись здесь,

чувствуя ответственность за надвигающиеся события. Са­

мые противоположные люди толпились теперь в одной ком­

нате, сознавая себя связанными круговою порукою. Здесь

были все, начиная от Максима Горького и кончая Мереж­

ковским. В течение всей ночи велись переговоры с прави­

тельством. Наши депутаты уезжали и приезжали. Там, за

оградою правящей бюрократии, все ссылались друг на дру­

га. Как будто никто не был повинен в том, что изо всех

казарм шли солдаты и что готовится расстрел безоруж­

ных рабочих. Вот эти залпы и трупы несчастных, «поверив­

ших в царя», были вещим знаком — особливо для поэтов.

И когда в ту страшную ночь там, в редакции «Сына

отечества», Мякотин предложил немедленно захватить

типографии для выпуска газет явочным порядком, без

цензуры, мы все почувствовали, что началась революция.

Блок принял революцию, но как? Он принял ее не в

положительных ее чаяниях, а в ее разрушительной сти­

х и и , — прежде всего из ненависти к буржуазии. Я не могу

не напомнить одного стихотворения поэта, которое почему-

то не часто вспоминают:

СЫТЫЕ

Они давно меня томили:

В разгаре девственной мечты

Они скучали, и не жили,

И мяли белые цветы.

И вот — в столовых и гостиных,

Над грудой рюмок,

дам, старух,

Над скукой их обедов чинных

Свет электрический потух.

К чему-то вносят, ставят свечи,

На лицах желтые круги,

Шипят пергаментные речи,

С трудом шевелятся мозги.

Так негодует все, что сыто,

Тоскует сытость важных чрев:

Ведь опрокинуто корыто,

Встревожен их прогнивший хлев.

Теперь им выпал скудный жребий:

Их дом стоит неосвещен,

И жгут им слух — мольбы о хлебе

И красный смех чужих знамен.

Пусть доживут свой век п р и в ы ч н о . —

Нам жаль их сытость разрушать.

Лишь чистым детям неприлично

Их старой скуке подражать.

13*

355

В ту эпоху, однако, я был ближе к революции, чем

Блок. Правда, я никогда не был в партии, дорожа воль­

ностью лирика и скитальца, но связь моя с революцией

была реальна еще со студенческой скамьи, а Блок в

университете так был равнодушен к общественности, что

по рассеянности как-то даже скомпрометировал себя в

глазах товарищей во время студенческого движения. Мне

кажется, что именно на мою долю выпало «научить»

Блока «слушать музыку революции». Правда, впослед­

ствии мы стали различать разные мотивы в этой музыке

и иногда расходились в их оценках.

Впрочем, наше отношение к революции не всегда

могло удовлетворить трезвых политиков. Я помню паша

скитальчества с Блоком в белые петербургские ночи и

долгие беседы где-нибудь на скамейке Островов. В этих

беседах преобладали не «экономика», «статистика»,

не то, что называется «реальной политикой», а совсем

другие понятия и категории, выходящие за пределы так

называемой «действительности». Чудились иные голоса,

пела сама стихия, иные лица казались масками, а за

маревом внешней жизни мерещилось иное, таинственное

лицо. Вот в эти дни слагалась у меня в душе та,

по слову Вячеслава Иванова, одегетика 12, которую я на­

звал «мистическим анархизмом». Мои тогдашние мани­

фесты и брошюры (опубликованные после закрытия

«Вопросов жизни») вызвали, как известно, всеобщую

брань и насмешки. В самом деле, все эти тогдашние мои

публикации были весьма незрелы, неосторожны и само­

надеянны, но все же в них заключалась некоторая правда,

никем до меня не высказанная. Первоначально Блок по­

чувствовал эту правду, т. е. что «уж если бунтовать, так

бунтовать до конца», не останавливаясь на половине пути,