Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

Коллектив авторов

К<няжнин>, действительно нигде не служил; купцом

хотя никогда не был, но происходил именно из купече­

ского новгородского рода. Денег у него, точно, частенько

вовсе не ночевало. Так что и тут попала она почти в точку.

Но более всего изумились мы шерлок-холмсовской

проницательности барышни, когда, взглянув на Блока,

она сказала:

— А вы, сдается, так живете, сами по себе, со своего

капитала.

Ничтожный заработок Блока

в это время был прит­

чею во языцех, и об этом дебатировали рабочие в уголке,

отведенном для них одной тогдашней либеральничающей

газетой. Он именно тогда «систематически тратил капи­

тал», как рассказывал мне.

Тщетно, однако, допрашивали мы барышню насчет

двоих остальных писателей — В<ерховского> и Ч<улко-

ва>. Наружность их не давала никаких указаний для

нового Шерлока в юбке. Беспомощно помотала она голо­

вой и отказалась определить социальное их положение —

наотрез. «А о вас, господа, ничего но могу сказать, не

знаю, не понимаю. Никогда таких не видала».

Нам очень хотелось узнать, входит ли вообще в ее

мозг понятие о писателях. Знает ли, освоилась ли с

мыслью, что вообще существуют такие.

— А что нас всех объединяет, что между всеми на¬

ми общее? — допрашивали мы б а р ы ш н ю . — Почему мы

вместе?

Она отрицательно мотала головой.

Тогда один из нас сказал, что мы писатели. Она вы­

слушала, похлопала глазами и как-то совсем скисла.

— Да, писатели? — машинально повторила она.

Видимо — нет, никогда не задумывалась над вопро­

сом о существовании таких людей.

Впрочем, через минуту оживилась. Начала разговор

о каком-то сочинении одного современного писателя, ко­

торое она недавно прочитала.

— А вот тот, которого вы приняли за р а н т ь е , — ска­

зал Ч < у л к о в > , — известный наш, знаменитый поэт Блок.

Читали вы его стихи?

Оказалось, читала.

— Нравятся?

390

— Нравятся. Я помню: «Незнакомка».

Говорила она все-таки без энтузиазма. Это была Соня

Мармеладова, но как-то, очевидно, без семьи на плечах,

как-то без трагедии...

Однако Александр Александрович подал ей свою ви­

зитную карточку; примеру его последовали и некоторые

другие. Блок это делал в ту пору при каждом своем зна­

комстве с «такими женщинами». Даже и настолько «ми­

молетном», как это, которое не сопровождалось ничем

интимным 39.

Это был его жест протеста против социального строя.

А с другой стороны — прямота, рыцарство, вежливость

по отношению к женщине. Ему стыдно было скрываться,

прятаться.

Рыцарь без страха и упрека, сидевший в нем,

заставлял его афишировать именно то в себе, что не

было, так сказать, казовым.

Но здесь, как я отметил, львиная доля приходилась

и на ту социальную ненависть, которая глухо росла в

нем до 1918 года, когда вылилась в «Двенадцати». По­

мню, как в годы около войны Блок мне признавался:

— И вот, когда видишь все это кругом, эту нищету

и этот ужас, в котором задыхаешься, и эту невозмож­

ность, бессилие переменить что-либо в этом, когда зна­

ешь, что вот какими-нибудь пятьюдесятью рублями ты

можешь сделать для кого-<нибудь> доброе, действительно

доброе дело, но — одно, а в общем все останется по-

п р е ж н е м у , — то вот берешь и со сладострастием, нарочно

тратишь не пятьдесят, а сто, двести на никому, а мень­

ше всего себе, не нужный кутеж.

Вместе с социальным гневом, однако, в этом призна­

нии улавливал я и нотки старинного «демона извращен­

ности», определенного поэтом, которого Блок чувство­

в а л , — Эдгаром По.

Еще одна мелочь из «кутильной» стороны блоковской

жизни. Я помню, мы спросили как-то вдвоем с ним себе

устриц. Я признался в своей любви к ним. Блок — тоже,

но при этом сказал:

— Знаете? Ведь устрицы полезны. В них железо и

так далее. Но в этом их трагедия!

Трагедия, собственно, не устриц, но их потребителей,

конечно. И это очень характерно для него и демона из­

вращенности в нем. Полезность кушанья — то есть то,

что при другой (нормальной?) психологии служило бы

свойством, оправдывающим в собственных глазах при-

391

страстие к н е м у , — Блоку казалось, наоборот, свойством

трагическим и было для него непереносимо.

И, наконец, еще одно. Блок сообщил мне как-то, что

врач ему сказал: «Ваш организм очень крепкий, но вы

сделали все, чтобы его расшатать». Блок признавал

чай — крепкий, как кофе; вино, бессонные ночи, острое,

пряное — все оттого, что это было вредно.

С начала войны наше расхождение стало впервые

серьезным. До той поры оно было чисто внешним;

в зиму 1913—1914 гг. вращались мы просто в кругах

немного разных художественных толков 40. Но при встре­