Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
чах (совпадениях), при пересечениях «наших путей»
оказываясь в одном месте (например, на лекции только
что впущенного из-за границы Бальмонта), обменива
лись мы подробнейшими отчетами о «движении колеси
ков»; довольно часто шагивал я и на Пряжку и неизмен
но заговаривался до трех-четырех часов.
Во время войны наше общение продолжалось. Но
вместо согласия мыслей часы наших встреч чаще стали
заполняться спорами.
Дело в том, что при вспышке национальных чувств,
которою
чувство вдруг сильно заговорило и в А. А. Блоке. Имен
но — голос отцов. Как известно, только дед (и прадеды
с отцовской стороны) Блока был лютеранином; мать
отца его — русская. Следовательно, немецкой крови в нем
не более четверти. Тем не менее эта четверть вдруг
сильно сказалась в поэте.
Он не то чтобы «стоял за немцев» или «не принимал
в о й н ы » , — нет, он был убежден в необходимости для Рос
сии начатую войну честно закончить. Но он был против
союзников. Он не любил ни французов, ни англичан —
ни как людей, ни национальные идеи этих народов.
Бельгия ему сравнительно была дороже; он путешество
вал по ней и по Голландии и много отрадного вынес от
туда; сильнейшее впечатление оставил на нем праотец
нидерландской школы — Квентин Массейс. Но я помню,
как в жар и в холод одновременно бросила меня одна
фраза А. Блока в начале войны: «Ваши игрушечные
Бельгия и Швеция...»
Накануне моей явки на сборный пункт, как ратника
первого разряда — по семейному п о л о ж е н и ю , — было это
392
в середине ноября 1914 г о д а , — у меня собрались наибо
лее дорогие мои друзья той поры. В числе их не было
Е. В. Аничкова, которого мы уже проводили доброволь
цем на фронт в конце октября... Он исхлопотал себе пра
порщика, несмотря на то что, как бывший политический
преступник, офицерством долго не принимался. Но ред
кий в ту пору у меня гость, А. А. Блок, был.
Явка в участок предстояла в шесть утра; гости досиде
ли до трех; скоротать время до шести я отправился с
Викт. Б. Шкловским в не запирающуюся «Бродячую со
баку» 41. До Михайловской площади проводил нас и
А. А. Блок. При расставании он заметил — дружественно,
но мрачно: «Начало вашей службы, Владимир Алексе
евич, не предвещает доброго».
Мы, по обычаю, крепко расцеловались. Должен я ска
зать даже, что немалую роль в бесповоротности моего ре
шения пройти военную службу, в полном согласии с зако
ном, не прибегая ни к оттяжкам,
должностей, сыграло влияние не кого иного, а именно
Блока. Он благословлял меня, по праву старшего друга
и по доброму русскому обычаю, на службу отечеству...
Но предсказание оправдалось вполне — увы! Военная
служба моя была крайне непродолжительна. В Свеабор-
ге, куда на пятый после того день я был отправлен со
всей дружиной, в очень скором времени я тяжело забо
лел. Был в декабре переведен в Николаевский госпиталь
в Петербурге, а поправившись, был признан к военной
службе негодным.
Пока я лежал в госпитале, А. А. Блок проявил по
отношению ко мне самую нежную заботливость. Между
прочим, зная о затруднительности для меня общения с
издателями, Блок за меня действовал в этом направле
нии, как я бы действовал сам. В это время были коллек
тивные выходы из одного издания, возвращения в него
(когда выяснилось недоразумение в пункте, подавшем
повод к этому действию) и т. п. С моей точки зрения,
не было сделано при этом за меня ни одного faux pas *.
Помню, по выздоровлении, совместную поездку с Бло
ком и кем-то еще к Г. И. Чулкову, в Царское Село.
И опять-таки ко мне, не вполне еще оправившемуся,
Блок был в пути и на месте трогательно заботлив.
Устраивал послеобеденный отдых и т. п. ...
* Ложного шага ( фр. ) .
393
Со следующей зимы пришла очередь и самому
А. А. Блоку быть призванным.
В его приезды из Лунинецких болот мы неизменно
виделись. Блок был довольно горд своим полувоенным
одеянием, погонами и даже шашкою, которую носил.
В сущности, он рыл целый год окопы почти под огнем
неприятеля; рабочие дружины, подобные той, в которой
он служил, на всех фронтах рассматривались как части
войск, разгонялись огнем и брались в плен...
Его эта судьба не постигла.
Совершенно особою «страною» (по любимому его
выражению) была та страница из его биографии, кото
рая протекла в окопной службе. Его товарищи по ней,
мною в середине статьи перечисленные, должны подроб
но поделиться с нами воспоминаниями 42.