Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
тил А. А. Б л о к . — К тому, что нельзя установить законы
для произнесения. Даже самые общие.
— Иной р а з , — продолжал о н , — такое актер отморо
зит, с нарушением т е к с т а , — а выйдет хорошо. Значит,
и это можно.
— Но ведь р и т м . . . — замолвил я слово за нечто, свя
завшее нас на всю жизнь в области произносительной
более даже, чем творческой.
— Нет, и ритм... И текст и ритм нарушить можно
при ч т е н и и , —
И я считаю себя обязанным привести эти слова по
койного поэта, как почетнейшего из членов нашей ко
миссии. Хотя я был и остаюсь отнюдь не согласен с
этой точкой зрения, хотя она, буде одержит верх, сведет
к нулю чуть не все результаты работ по становящейся
теории декламации, дорогого и мне и другим участникам
этого сборника детища нашего общего.
Но это голос старшего поэта и знатока.
Тогда я убеждал А. А. Блока именно это и выска
зать в комиссии. И за него высказываю это теперь. Толь
ко немного с ним тут же полемизирую.
Припомним латинскую пословицу: «Quod licet Jovi,
non licet bovi» *. Сопоставим это с тем, что в собствен
ном своем искусстве чтения Блок никогда не допускал
этих нарушений. И (теперь, раз он скончался, мы можем
не стыдясь сказать это) — было бы ведь парадоксально
утверждать: «Quod licet bovi, non licet Jovi».
Не потому, что бык действительно не допускает та
ких вещей, какие Юпитеру не приличествуют, но потому,
что наша цель: быка поднять до Юпитера, а не Юпитера
спустить до образа быка.
* Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку ( лат. ) .
401
А. А. ГРОМОВ
В СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ
...В 1905—06 году среди пестрой разноголосо-шумной
студенческой толпы, в прокуренной «столовке», в знаме
нитом бесконечном нашем коридоре, прислушиваясь к
пылкому спору горячего товарища Абрама с выдержан
но-спокойным В. В. Ермоловым, на пути в библиотеку
или между лекциями иногда появлялись, изредка вместе,
чаще — врозь, три студента, имена которых уже и в те го
ды были известны знатокам и любителям поэзии. Эти трое
были: А. А. Блок, В. Л. Поляков и Л. Д. Семенов.
Первый достиг зенита славы и, вероятно, возможных
для него вершин творчества; с двумя другими судьба рас
правилась своенравно-жестоко: в двух скромных, любов
но
лишь народился в рассветном тумане очерк несомненно
го дарованья.
Не знаю, был ли Блок близок с Поляковым 1, кото
рый вообще держался особняком, изучая Гете и увлека
ясь блестящими комментариями к Пушкину безвременно
погибшего Б. В. Никольского; но с Л. Семеновым он
был дружен 2.
Задумчивый, словно прислушивающийся к какому-то
тайному голосу, Блок, неизменно спокойный, но всегда
готовый улыбнуться и откликнуться на веселую шутку
и острое слово, и Семенов, живой, непостоянный, волную
щийся и мечущийся в поисках новых ощущений: от «Но
вого пути» — к декадентским детищам московских меце
натов, от великосветского салона — к социал-демократии,
от К. Маркса — к Л. Толстому, из семинария по класси
ческой филологии, где вдохновенно плакал о разлуке
Гектора с Андромахой поэт и ученый Ф. Ф. З е л и н с к и й , —
в деревенскую избу, на пашню. А далее — женитьба на
крестьянке и безвременная смерть...
«Типично русская натура» — не то досадуя, не то
402
любовно восхищаясь, сказал мне однажды о Семенове
Зелинский, у которого покойный поэт работал недолю,
но упорно, увлеченный своим блестящим руководителем...
Насколько Семенов разбрасывался, не останавливаясь
ни на чем и жадно вбирая острые и яркие впечатления
жизни, настолько Блок был методичен в своей работе и,
я сказал бы — в своих исканьях.
Но вдвоем они дополняли друг друга каким-то неуло
вимым духовным сродством, своего «лица необщим выра
женьем» 3, резко выделяясь из студенческой массы.
С прирожденно-державным взглядом «сероглазого ко
роля» 4, с прекрасными вьющимися волосами, задумчи
вый и медлительно важный, Блок был что Аполлон —
в ловко сшитом мундире русского студента; а рядом
с ним — стремительный Меркурий, гордо несущий поро
дистую темнокудрую г о л о в у , — Меркурий по свойственной
ему лукавой насмешливости, в подражание маскирован
ному Фебу решивший тоже п о щ е г о л я т ь , — изумляя «кол
лег» и поддразнивая « т о в а р и щ е й » , — в изящной новень
кой тужурке «царского сукна»...
Но веселого вестника богов не спасла его окрыленная
напевами душа: он затонул в пучине российской трясины,
привлеченный обманчивой красотою ее болотных цветов;
но и утопая, не изменил себе — дал смертным последнее