Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
вую рощицу под садом. Взрослые приходили в ужас от
такого вандализма, но впоследствии сами были очень ему
рады, так как благодаря этому открылся далекий и ши
рокий вид с балкона и из дома:
И дверь звенящая * балкона
Открылась в липы и сирень,
И в синий купол небосклона,
И в лень окрестных деревень 3.
С крестьянами Саша умел разговаривать без той
искусственной, фальшивой «простоты», которой часто
страдала
своей прирожденной необщительности, он не искал
встреч и бесед с ними.
В 1896 году летом мы с моей матерью и с Сашей
Блоком ездили на Всероссийскую выставку в Нижний-
Новгород. Поездка в провинцию была для мальчиков
новостью: кроме Петербурга и Шахматова, они почти не
знали России. И дорога и город на берегу Волги возбуж
дали любопытство. Нарядные выставочные павильоны,
толпа, обеды в ресторанах — все это было ново и при
влекательно. Помнится, с большим вниманием осматри
вали мы с Сашей железнодорожный отдел. В большом
прохладном павильоне стояло множество чистеньких ва
гонов и паровозов. Мы с Сашей беспрепятственно лазили
* Дверь из столовой на балкон действительно открывалась с
каким-то звенящим звуком. ( Примеч. Ф. А. Кублицкого. )
86
по ним и с большим удовольствием осматривали всевоз
можные подробности 4.
Кроме посещений выставки, прогулок по городу и на
гору с видом на Волгу и Оку, мы побывали в драмати
ческом театре. Играла труппа московского Малого театра
с Южиным и Лешковской. Шла пьеса Вл. И. Немирови
ча-Данченко «Цена жизни». Мы сидели в ложе. При вы
ходе на сцену каждого артиста Саша вполголоса, но
весьма авторитетно, пояснял мне, кто выполнял бы эту
роль в Александринке (например, Савина, Аполлонский
и др.). Его знание театра производило на меня большое
впечатление.
Саша с детских лет увлекался декламацией. Он ни
сколько не стеснялся посторонних и никогда не застав
лял себя упрашивать. С удовольствием декламировал
шекспировские монологи Отелло, Гамлета, Юлия Це
заря, читал Апухтина («Сумасшедший»), даже в том
случае, если среди присутствовавших некоторые нахо
дили это «несколько смешным».
Страсть к театру проявилась у Блока очень рано и
усердно культивировалась его матерью. Бесконечны бы
ли разговоры об «Александринке», восторги перед Сави
ной и Коммиссаржевской, резкие порицания других арти
стов. Суждения высказывались строгие и безапелляцион
ные. Признавалась только русская драма, но посещались
и спектакли иностранных гастролеров: Сальвини, Тины
ди-Лоренцо и др.; о них бывало много разговоров и
толков.
Деревенские спектакли были одним из проявлений
этой театральной склонности. В ранней юности мы со
чинили с Сашей трехактную комедию «Поездка в Ита
лию». Сюжет был заимствован из какого-то нехитрого
английского или французского рассказа. Представление
было дано на балконе шахматовского дома, причем зрите
ли сидели внизу, в саду, а мы действовали на балконе,
как на сцене 5.
К еще более раннему детству относится другое пред
ставление, разыгранное в шахматовском саду, на лужай
ке. Ставился «Спор двух древних греческих философов
об изящном» Козьмы Пруткова 6. Прутков в то время
постоянно читался, цитировался нами и возбуждал все
общее восхищение. Отдельные его словечки повторялись
всей семьей, в том числе и Сашей Блоком, сохранившим
привязанность к нему на всю жизнь.
87
Более совершенное театральное представление с на
стоящей декорацией, занавесом, с костюмами и гримом
состоялось в Петербурге, у нас на квартире. В двух ма
леньких французских пьесках, которые мы разучивали
под руководством нашей гувернантки Marie Kuhn, Саша
исполнял видные роли. Хорош он был в пьесе Скриба 7,
где изображал археолога мосье Пуатрина, откапывавшего
разный хлам у себя в саду и выдававшего черепки горш
ков за фрагменты римской керамики.
Бобловские спектакли относятся к более позднему пе
риоду. Они достаточно подробно описаны М. А. Беке
товой. Приготовлений, разговоров и воспоминаний о них
было очень много. Окрестные крестьяне наполняли боб-
ловский сарай и смотрели, как «наша барышня» и «шах-
матовский барчук» исполняют Шекспира, Пушкина,
Грибоедова. Зрители слушали внимательно, но иногда
раздавался смех и возгласы удивления. Это были спек
такли для участников, а не для зрителей.
После «Гамлета» в чудную июльскую ночь ужинали
на большом балконе бобловского дома. Отец «Офелии»
Дмитрий Иванович Менделеев, у которого в нижнем эта
же построенного им дома была устроена лаборатория и
которому, очевидно, мешали шумные гости, не присутст
вовал на ужине. К концу ужина он вышел, запахивая
свой широкий кафтан, и сказал, обращаясь ко всем: