Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
редкий по душе человек, жила всегда у нас.
Александр Львович несколько раз в год приезжал из
Варшавы к нам навещать свою мать и жил у нас по
нескольку дней. Ясно помню его удивительно красивое
лицо, немного напоминающее лицо Гейне, всегда грустные,
куда-то устремленные глаза и тихий, красивый, но одно¬
тонный голос. Часто он садился за рояль и играл по па
мяти Шопена (любимый его композитор), а затем декла
мировал Мицкевича.
и грустные разговоры с бабушкой, после которых бабуш
ка всегда плакала.
Мы с Александром Блоком (Сашурой) родились в
одном году — 1880-м. Когда нам исполнилось по семи
лет, мы с ним затеяли переписку (его мать не бывала
у нас 1, а он сам начал бывать уже значительно позже,
с 1895 года, когда наша семья после долгого отсутствия
опять поселилась в Петербурге). Переписывались мы и
прозой и стихами. К сожалению, эта переписка у меня
не сохранилась; помню только две строчки из одного
стихотворения:
Ужин был у нас прекрасный
И кисель из клюквы красный.
С 1895 года Ал. Блок начинает навещать нас, сначала
редко, а потом все чаще. Помню его в гимназическом
91
мундирчике, тоненьким, с нежным румянцем, с чудными
курчавыми волосами, когда он приходил поздравлять ба
бушку в различные праздничные дни. Он был всегда ти
хим, но не печальным; наоборот, от него всегда веяло
каким-то душевным равновесием и ясностью.
Когда он сделался студентом, а мы с сестрой одновре
менно кончили гимназию, мы стали чаще видеться с
Сашей. По субботам у нас собиралась молодежь, по пре
имуществу студенческая (мой отец был тогда директором
Электротехнического института), и у нас было много му
зыки, пения и декламации. В то время Ал. Блок увле
кался Шекспиром и летом в имении Шахматово на
ст. Подсолнечная играл Гамлета и Отелло вместе со сво
ей будущей женой (Любовью Дмитриевной Менделеевой).
На наших вечеринках он любил декламировать моно
логи Гамлета, Отелло, а также Дон-Жуана (из пьесы
А. Толстого). Кроме того, он прекрасно читал «Сума
сшедшего» Апухтина, и я никогда с тех пор не слышала
никого, кто бы читал это стихотворение так хорошо, как
Ал. Блок.
В 1898 году устроилась у нас на святках «украинская
колядка». Компания наша (около сорока человек) разу
чила несколько народных украинских песен, «колядку»
из оперы «Ночь перед Рождеством» Римского-Корсакова,
застольный хор из оперы «Русалка» Даргомыжского и в
крытых дилижансах (так называемых «кукушках»)
разъезжала по знакомым с мешками для колядования.
Конечно, был с нами и Саша, в украинском костюме,
но отнюдь не поющий: как мы ни старались, но не мог
ли обнаружить у него ни голоса, ни музыкального
слуха. Веселился он вовсю. Мы заезжали в пять-шесть
домов, и всюду нам, после наших песен, набивали наши
мешки игрушками и сластями. А когда садились в «ку
кушку», начиналось «сражение»: перекидывались манда
ринами и яблоками, как мячами. Как сейчас вижу хохо
чущее, задорное лицо Саши, терявшего при этом всю
свою «солидность».
Однажды Ал. Блок привел к нам своего товарища,
Николая Васильевича Гуна, тоже студента университета,
который с тех пор тоже часто стал бывать у нас.
Он всегда казался мне загадочным: то веселый, то за
думчивый, с ярким румянцем и с болезненно худым ли
цом. Он, кажется, увлекся моей старшей сестрой, а по
том, в самом непродолжительном времени, застрелился.
92
От него у нас сохранились записи в наших с сестрой
альбомах. Ал. Блок тоже не раз писал нам в альбомы,
но, к сожалению, не свои стихи. Мне он написал в
1898 году «Песню Дездемоны» собственного перевода 2,
а в 1899 году — стихотворение Мея «Спишь ты, ангел
ночи веет над тобою...». Свои стихотворения по нашей
усиленной просьбе он иногда читал, но не придавал им
большого значения, и наши похвалы его всегда радовали.
Помню, как Саша в те ранние годы встречался у нас
со своим отцом. Отец любил его, расспрашивал об уни
верситетских делах, и они подолгу просиживали рядом
за столом. Саша, прямой, спокойный, несколько «навы
тяжку», отвечал немногословно, выговаривая отчетливо
все буквы, немного выдвигая нижнюю губу и подборо
док. Отец сидел сгорбившись, нервно перебирая часовую
цепочку или постукивая по столу длинными желтыми
ногтями. Его замечательные черные глаза смотрели из-
под густых бровей куда-то в сторону. Иногда он горя
чился, но голоса никогда не повышал.
Однажды Александр Львович, приехав из Варшавы,
сейчас же вызвал сына. «Ты должен выбрать себе ка
кой-нибудь п с е в д о н и м , — говорил он С а ш е , — а не подпи
сывать свои сочинения, как я: «А. Блок». Неудобно ведь
мне, старому профессору, когда мне приписывают стихи
о какой-то «Прекрасной Даме». Избавь меня, пожалуй
ста, от этого».
Саша стал подписываться с тех пор иначе 3.