Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
сшитом студенческом сюртуке, он был красив и во всех
своих движениях. Мне вспоминается — он стоит, присло
нясь к роялю, с папиросой в руке, а мой двоюродный
брат показывает мне на него и говорит: «Посмотри, как
Саша картинно курить 3.
Близость его с семьей Качаловых продолжалась очень
недолго — кажется, около года. Он исчез так же внезап
но, как появился. Он написал им письмо о причинах
своего «ухода». Я этого письма не
ли, что в нем он говорил о вступлении на новое попри
ще, требующее разрушения старой житейской рамы 4.
Помнится, это совпало со временем его женитьбы.
На протяжении следующих двадцати лет были только
две мимолетные встречи. «Уход» его был в самом деле
решительный, «отеческие увещания» не действовали, и к
родственникам он так до самой смерти больше и не за
глядывал.
Раз весной (это было вскоре после его исчезновения)
мы ехали с отцом на Острова на пароходе. Недалеко от
штурвала, под трубой стоял Александр Александрович.
Он возвращался домой — в Гренадерские казармы. Когда
пароход подходил к Сампсониевскому мосту, он сказал
(как мне показалось, тревожно):
— Сейчас он засвистит.
Эти незначащие слова почему-то запечатлелись, и я
не раз вспоминал их потом, когда встречал в его пи
саниях знаки того же, никогда, по-видимому, не остав
лявшего его тревожного внимания к техническим ме
лочам.
Вторая встреча была в начале 1909 года, в большом
(гробоподобном) зале Консерватории, на гастроли Дузэ.
Шла «Дама с камелиями». Был «весь Петербург». Алек
сандр Александрович, в штатском, очень элегантный, за
шел к нам в ложу. К величайшему несчастью, почти
вслед за ним вошел еще некто — розовый, в золотом
pince-nez, один из тех неизбежных петербургских «мове
тонов», которые «считают долгом бывать на всех первых
представлениях». Узнав, что здесь перед ним «известный
98
п о э т » , — «моветон» к нему присосался и стал вонзаться
снисходительными вопросами, в которых фигурировала
и «ваша муза», и тому подобные ужасы (это было вре
мя буренинских фельетонов о «декадентах»). Александр
Александрович был сдержанно-учтив.
Затем почти двенадцать лет мы не видались вовсе.
Осенью 1911 года я переезжал на новую квартиру, на
Галерную, в дом Дервиза. Дворник удивился, когда услы
шал мою фамилию. Оказалось, что из этого дома только
что выехал Александр Александрович 5.
В Варшаве, на похоронах Александра Львовича, мой
отец встретился с обоими его детьми. Александр Алек
сандрович сказал:
— Вот знакомлюсь с сестрой 6.
Осенью и зимой 1920 года я был в разгаре работы
над Фетом и вместе с тем в периоде «первой любви» к
стихам Блока, которых до того не знал. Только что вы
шла его книжка «За гранью прошлых дней». Там в
предисловии было признание о Фете 7. Почти одновре
менно я прочел статью «Судьба Аполлона Григорьева»,
где призрак Фета встает во весь рост и таким именно,
как он мерещился тогда и мне. Мне настойчиво захоте
лось увидеться с Александром Александровичем.
С. Ф. Ольденбург, давно желавший нас познакомить,
предложил передать мое письмо. 23 ноября я получил
такой ответ:
22 XI 1920
Многоуважаемый Георгий Петрович.
Не звоню Вам, потому что мой телефон до сих пор
не могут починить, хотя и чинят. Рад буду увидеться с
Вами и поговорить о Фете. Да, он очень дорог мне, хотя
не часто приходится вспоминать о нем в этой пыли. Если
не боитесь расстояний, хотите провести вечер у меня?
Только для этого созвонимся, я надеюсь, что телефон
4*
99
будет починен, и тогда я сейчас же к Вам п о з в о н ю , —
начиная со следующей недели, потому что эта у меня —
вся театральная.
Искренно уважающий Вас Ал. Блок.
Я живу: Офицерская 57 (угол Пряжки), кв. 23,
тел. 6 1 2 - 0 0 .
Как всегда учтивый и точный, он сдержал обеща
ние — на следующей неделе позвонил. Заговорил голос —
чужой и очень знакомый, глуховатый, с деревянными,
нечеловеческими (о ком-то напоминавшими) нотами.
— Георгий Петрович, это вы? Говорит ваш брат.
Мы выбрали день и условились, что я приеду «с по
следним трамваем». Они в то время ходили до шести, но
в этот день почему-то остановились раньше. Пришлось
идти пешком, «звериными тропами».
Он сам открыл мне дверь и улыбнулся своей младен
ческой, неповторимо прекрасной улыбкой.
Огромная перемена произошла в его наружности за
двенадцать лет. От былой «картинности» не осталось и
следа. Волосы были довольно коротко подстрижены —
длинное лицо и вся голова от этого казались больше,
крупные уши выдались резче. Все черты стали суше —