Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
зеленоватый, чуть сероватый, ни светлый, ни темный.
Лучше подобрать и нельзя было к моим волосам и цвету
лица, которые так выигрывали, что раз в театре одна чо
порная дама, в негодовании глядя на меня, нарочно
громко сказала: «Боже, как намазана! А такая еще мо
лоденькая!» А я была едва-едва напудрена. Платье это
жило у меня до осени 1902 года, когда оно участвовало
в важных событиях.
Хоть я и поступила на Курсы не очень
но с первых же шагов увлеклась многими лекциями и
профессорами, слушала не только свои — первого курса,
но и на старших. Платонов, Шляпкин, Ростовцев, каж
дый по-разному, открывали научные перспективы, кото
рые пленяли меня скорее романтически, художественно,
чем строго научно. Рассказы Платонова, его аргумента
ция были сдержанно пламенны; его слушали, затаив ды
хание. Шляпкин, наоборот, так фамильярно чувствовал
себя со всяким писателем, о ком говорил, со всякой эпо
хой, что в этом была своеобразная прелесть: эпоха ста
новилась знакомой, не книжной. Ростовцев был красно
речив, несмотря на то, что картавил, и его «пе гиоды, ба
зы, этапы» выслушивались с легкостью благодаря интен
сивной, громкой, внедряющейся речи. Но кем я увлек
лась целиком, это А. И. Введенским. Тут мои запросы
нашли настоящую пищу. Неокритицизм помог найти ме
сто для всех моих мыслей, освободил всегда живущую во
ине веру и указал границы «достоверного познания» и
его ценность. Все это было мне очень нужно, всем этим
я мучилась. Я слушала лекции и старших курсов, по фи¬
лософии, и с увлечением занималась своим курсом —
психологией, так как меня очень забавляла возможность
свести «психологию» (!) к экспериментальным мелочам.
Я познакомилась со многими курсистками, пробовала
входить даже в общественную жизнь, была сборщицей
каких-то курсовых взносов. Но из этого ничего не вышло,
так как я не умела эти сборы выжимать — и мне никто
ничего не платил. Бывала с увлечением на всех студен
ческих концертах в Дворянском собрании 27, ходила в
маленький зал при артистической, где студенты в виде
невинного «протеста» и «нарушения порядка» пели «Из
страны, страны далекой...». «Расходились» по очень веж-
149
ливым увещеваниям пристава. На курсовом концерте бы
ла в числе «устроительниц» по «артистической», ездила
в карете за Озаровским и еще кем-то, причем моя обя
занность была только сидеть в карете, а бегал по лест
ницам приставленный к этому делу студент, такой же
театрал, как я. В артистической я благоговела и блажен
ствовала, находясь в одном обществе с Мичуриной во
французских «академических пальмах», только что полу
ченных. Тут же Тартаков (всегда и везде!), Потоцкая,
Куз а, Долина. Быстро отделавшись от обязанностей, шла
слушать концерт, стоя где-нибудь у колонны с моими
новыми подругами — курсистками Зиной Линевой, по
том — Шурой Никитиной.
Надо сказать, что уровень исполнителей был очень
высок. Голоса певиц и певцов — береженые, холеные,
чистые, точные, звучные. Актрисы — элегантные, не ле
нящиеся давать свой максимум перед этой студенческой
молодежью, столь нужной для успехов. Выступления, на
пример, Озаровского — это какие-то музейные образцы
эстрадного чтения, хранящиеся в моем воспоминании. От-
шлифованность ювелирная, умеренность, точность зада
ния и выполнения и безошибочное знание слушателя и
способов воздействия на него. Репертуар — легкий, даже
«легчайший», вроде «Как влюбляются от сливы», но ис
полнение воистину академическое, веселье зрителей и
успех — безграничные.
После концерта начинались танцы в зале, и про¬
должались прогулки в боковых помещениях — среди
пестрых киосков с шампанским и цветами. Мы не люби
ли танцевать в тесноте, переходили от группы к группе,
разговаривали и веселились, хотя бывшие с нами кава
леры-студенты были так незначительны, что я их даже
плохо помню.
Бывала я и у провинциальных курсисток, на вечерин
ках в тесных студенческих к о м н а т к а х , — реминисценции
каких-то шестидесятых годов, не очень удачные. И рас
суждали, и пели студенческие песни, но охотнее слушали
учеников консерватории, игравших или певших «Пою те
бя, бог Гименей...», и очень умеренно и скромно флирто
вали с белобрысыми провинциалами — технологами или
горняками.
Так шла моя зима до марта. О Блоке я вспоминала
с досадой. Я помню, что в моем дневнике, погибшем в
Шахматове, были очень резкие фразы на его счет, вроде
150
того, что «мне стыдно вспоминать свою влюбленность в
этого фата с рыбьим темпераментом и глазами...». Я счи
тала себя освободившейся.
Но в марте (у Блока мы узнали, в каких числах) око
ло Курсов промелькнул где-то его п р о ф и л ь , — он думал,