Александр Гумбольдт

Скурла Герберт

Революцию тем временем начали мало-помалу забывать. В Париже образовалась новая элита, нежившаяся в лучах славы нового властителя Франции. Генерал Бонапарт (четыре месяца спустя после отъезда Гумбольдта в Новый Свет) высадился на южном побережье Франции; его египетская экспедиция хотя и закончилась очевидным провалом, но алчущий власти и почестей корсиканец сумел убедить Францию, которой угрожала объединенная мощь держав новой коалиции, в том, что ему, как никому иному, пристала роль спасителя нации. Произведя 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) государственный переворот, он заменил Директорию Консульством, а в качестве первого консула прибрал к рукам верховную власть. Он упорядочил систему финансов, создал централизованный управленческий аппарат, произвел реформу гражданского права, решительно и безжалостно подавил сопротивление республиканцев и роялистов, успешно разделался с военными и политическими соперниками. 14 июня 1800 года под Маренго он нанес австрийским войскам сокрушительное поражение, приведшее к распаду второй антинаполеоновской коалиции. Передышка в войне на море и лихорадочное вооружение создали видимость экономического подъема в стране. Из числа возвратившихся эмигрантов, из приближенных, богато одариваемых за счет государственных земель и награждаемых орденом

Почетного легиона, из именитых военных постепенно образовывалась привилегированная прослойка, преданная Наполеону. Сам он в августе 1802 года тоже кое-чего для себя добился: звание консула теперь закреплялось за ним пожизненно. Когда в августе 1804 года гражданин Бонплан со своим немецким другом прибыл в Париж, то граждане Франции фактически уже потеряли свою свободу, отдав ее властолюбивому генералу, который, опираясь на армию и верхушку буржуазии, настолько преуспел в погоне за единоличной властью, что в мае 1804 года послушным ему сенатом был провозглашен императором французов и уже строил планы покорения Европы. Через несколько месяцев после возвращения Гумбольдта, точнее, 2 декабря 1804 года, в соборе Парижской богоматери в присутствии папы римского Наполеон с большой помпой был коронован наследным императором французов.

«Вы увлекаетесь ботаникой? — подчеркнуто небрежно спросил новоиспеченный император Гумбольдта, когда того представили ему, и, не дожидаясь ответа, добавил: — Моя жена тоже».

«Император выказывал ледяную холодность Бонплану и ненависть ко мне», — писал позднее Гумбольдт своему биографу Юлиусу Лёвенбергу.

Наполеон не мог простить Гумбольдту его всемирной славы — славы, доставшейся иностранцу, не мог простить того, что немецкий ученый отвлекал внимание французов от его собственной персоны. К тому же император всегда считал «этого знаменитого Гумбольдта… прусским шпионом». А однажды в порыве раздражения он дал своему министру полиции указание предложить Гумбольдту покинуть Париж в течение двадцати четырех часов.

Узнав об этом, Александр обратился к одному из своих друзей, Жан-Антуану Шапталю, с которым познакомился еще до американского путешествия, с просьбой замолвить о нем слово перед императором. Шапталю, известному и заслуженному химику, одному из создателей промышленной химии во Франции, поддерживавшему тесные отношения с Гумбольдтом до самой своей смерти (в 1832 г.), удалось обратить внимание Наполеона на готовящееся к выходу из печати — при содействии французских ученых — фундаментальное научное описание Гумбольдтова путешествия на французском языке и таким образом убедить императора немедленно отменить приказ о высылке из страны немецкого ученого. В книге Шапталя «Мои воспоминания о Наполеоне», опубликованной в 1833 году его правнуками, приводятся такие слова, сказанные им императору: «Месье де Гумбольдт превзошел все науки, и когда он путешествует, то это все равно что путешествует целая академия наук. Стоит только удивляться тому, как удалось ему за три года собрать столь огромный материал, обработкой которого он занят теперь в Париже. Нашу страну он избрал второй родиной: книги свои он публикует на нашем языке и тем самым дает работу нашим граверам, нашим рисовальщикам, нашим печатникам».

Гумбольдт же, несмотря на подобные досадные недоразумения, по-прежнему считал в порядке вещей делать все от него зависящее, чтобы Париж и впредь удерживал статус мирового центра естествознания, завоеванный в эпоху республики и укрепленный во времена империи. Так, Гумбольдт много раз призывал высшие инстанции принять меры, чтобы любой ценой сохранить Jardin des Plantes как естественно-исторический музей. С этим же требованием он обращался и к прусскому военному коменданту после занятия французской столицы союзными войсками весной 1814 года и в июле 1815-го. В апреле 1814 года к Гумбольдту за поддержкой обратился известный французский естествоиспытатель Жорж Кювье, с которым Гумбольдт состоял в довольно дружеских отношениях. Буквально через пять минут после получения письма, как сообщал потом сам Гумбольдт «своему дорогому собрату», он уже торопился к прусскому коменданту города графу фон Гольцу, и тому не оставалось ничего другого, как уступить настойчивым просьбам и уговорам двух именитых профессоров, требовавших обеспечить сохранность естественно-исторического музея, и, более того, вместе с русским губернатором позаботиться о подвозе корма для животных зоопарка.

Во время второй оккупации Парижа, в июле 1815 года, Гумбольдт приложил немало усилий к тому, чтобы прусский комендант издал приказ по городу, запрещавший прусским солдатам наносить вред растениям и животным, принадлежавшим ботаническому саду, зоопарку и другим естественнонаучным учреждениям.

Париж — столица естествознания

Багаж обоих путешественников, сгружавшийся в порту Бордо, был необычайно громоздким: тридцать пять увесистых ящиков, набитых разными записями, дневниками, статистическими выкладками, расчетами, результатами бесчисленных замеров, засушенными растениями, образцами горных пород, минералов, окаменелостей, зоологическими материалами. Бесценный груз — и все это вдобавок к той более чем богатой добыче, которую друзья по частям отправляли в Европу раньше.

Теперь все это предстояло просмотреть, обработать, описать, систематизировать, критически осмыслить, а окончательные результаты опубликовать.

Гумбольдту с самого начала было ясно, что одному со столь обширной и трудоемкой задачей ему не справиться и придется привлечь к этой работе других людей. Для него вопросом чести было пригласить выдающихся ученых, воспользоваться услугами лучших библиотек, научных учреждений и типографий, а также лучшими подсобными материалами, какие только можно было достать. Местом осуществления этого замысла мог быть крупный город, и притом лишь такой, где имелись все для этого условия. А значит, им мог быть Париж — и только Париж. Решено: на ближайшее время оставаться во французской столице и самые неотложные планы осуществлять здесь.

Скоро, однако, станет очевидно, что объем предстоявшей работы Гумбольдт сильно недооценивает, в намеченные сроки он не укладывается, а имеющихся у него средств явно не хватает. И вот вместо трех лет, отведенных им на обработку собранного материала и его издание, публикация его фундаментального труда, куда войдут путевые заметки, научные наблюдения, описания и расчеты — в общей сложности тридцать четыре тома, — растянется на два с половиной десятилетия, а Гумбольдт будет все так же им недоволен и считать, что этот труд не отвечает первоначальному замыслу ни по полноте, ни по манере изложения. Затраты на его издание дойдут до 220 тысяч талеров; доходы же от продажи этого труда, издававшегося небольшим тиражом, весьма дорогостоящего и плохо раскупавшегося, смогут покрыть лишь малую часть этой суммы, так что латиноамериканское путешествие и публикация связанных с ним научных трудов «съедят» все его состояние.

Но Гумбольдт не жалел ни времени, ни средств. С теми же упорством и настойчивостью, с какими он готовился к научному путешествию, с какими он преодолевал все препятствия на своем пути, принялся он приводить в порядок горы своих бумаг и трофеев, выстраивать в единое целое массу записей, эскизов, зарисовок, бессчетное количество цифр, готовясь представить на суд ученой общественности не только научные выводы, но и свою концепцию мироздания. Эта задача на ближайшие годы становилась для него главной, вытеснявшей все другие. Старший брат, наблюдавший за ним из Рима и озабоченный не вполне благоприятной в Германии реакцией на нежелание Александра торопиться на родину, писал Каролине 11 сентября 1804 года: «Чтобы напомнить ему о его немецком гражданстве и вернуть его от ivresse de la vaine gloire [22] к серьезной жизни, потребуется еще некоторое время. Собственно, насчет этого у меня нет особых опасений. Он ведь человек чести».

22

Упоение суетной славой (фр.).

Гумбольдта уже через несколько дней после приезда в Париж торжественно встречают в Парижской академии естественных наук. Коллекции — гербарии, минералы, окаменелости — выставлены в музее на критический обзор ученых. Выставлены не все их трофеи: дело в том, что собранные сокровища Гумбольдт, во-первых, естественно, разделил с Бонпланом. Во-вторых, ценную, хотя и не слишком обширную из-за трудностей транспортировки коллекцию горных пород он послал молодому минералогу Дитриху Людвигу Густаву Карстену, тайному советнику на прусской государственной службе (с 1803 г.), в качестве дополнения к собранной им коллекции европейских горных пород. Коллекцию же из 6200 растений он предложил Бонплану принести в дар Парижскому ботаническому саду.

Этим подарком, на одну четверть состоявшим из растений неизвестных дотоле видов, оба друга снискали горячее одобрение знаменитых парижских ботаников; Бонплану же, кроме слов благодарности, по императорскому декрету выдали компенсацию, сумма которой, правда, несмотря на ходатайство Гумбольдта, составила лишь половину запрошенной — той, которая обычно выплачивалась знаменитым путешественникам прежде, в виде годового пособия в 6 тысяч франков.

За годы работы в Париже судьба свела Гумбольдта со многими французскими и европейскими учеными. С Антуаном Лораном де Жюсьё, например, продолжавшим начатую его дядей Бернаром де Жюсьё систематизацию растений, и Рене-Луи Дефонтеном, получившим известность благодаря исследованиям в Тунисе и Алжире и работе «Flora atlantica», у Гумбольдта установились дружеские связи, выходившие далеко за пределы общности научных интересов. Сблизился Гумбольдт и со знаменитым профессором зоологии Жаном Батистом Ламарком, провозвестником учения о происхождении видов, утверждавшим, что животный мир под воздействием окружающей природы и образа жизни развился из незначительного числа простых древнейших форм. Заметим попутно, что тема эволюции в природе и вопрос о происхождении видов всегда живейшим образом интересовали Гумбольдта. Если позднее физиолог Эмиль Дюбуа-Реймон называл его «дарвинистом додарвиновской эпохи», «сторонником механистически понимаемой каузальности и эволюционистом», то это было верно лишь отчасти. По собственным наблюдениям, в Южной Америке Гумбольдт прекрасно знал, что борьба за существование определяет в природе многое. Но, как справедливо отмечает историк Вальтер Май [23] , Гумбольдт был еще очень далек от того, чтобы, опираясь на «эту самую борьбу за существование, решать проблему происхождения видов; она, как ему казалось, годилась только для объяснения количества индивидов одной формы». Так, в «Картинах природы» Гумбольдт писал: «Можно объяснить, как на данной территории индивиды одного класса растений или животных взаимно ограничивают свою численность, как после борьбы и долгих колебаний в ту и другую сторону их соотношения, корректируемого потребностями питания и образом жизни, установилось состояние равновесия; однако причины, которые определили не количество индивидов одной формы, а разграничили сами формы в пространстве и придали им характерный и неповторимый облик, остаются сокрытыми от нас непроницаемой завесой тайны, ревниво прячущей от наших глаз все, что касается начала вещей и первого появления органической жизни». Если затронуть сферу личных взаимоотношений Гумбольдта и Дарвина, то стоит сказать, что Гумбольдту довелось однажды, спустя много лет, встретиться с Дарвином, правда, без особого удовольствия для последнего — Гумбольдт показался ему слишком многословным. Тем не менее между обоими существовала прочная духовная связь и даже взаимное влияние, несмотря на то что Дарвин на четыре десятилетия был моложе Гумбольдта. Дарвин старался внимательно следить за всеми публикациями немецкого ученого; на последнем году учебы в Кембриджском университете он взял на себя труд основательно проштудировать отчет Гумбольдта о латиноамериканской экспедиции, а во время своего кругосветного путешествия (1831–1836) снова и снова обращался к опыту, наблюдениям и выводам знаменитого немца, с чьим многотомным сочинением он не расставался и во время своего путешествия. «В своих путевых заметках, — пишет одна из исследовательниц гумбольдтовского наследия, Ильза Ян, — он отталкивался от живописных путевых зарисовок Гумбольдта, благотворное влияние которых Дарвин многократно отмечал в своих письмах и в своей автобиографии». Сразу после выхода в свет книги своих путевых заметок Чарлз Дарвин посылает один ее экземпляр Александру фон Гумбольдту. 18 сентября 1839 года Гумбольдт из королевского дворца Сан-Суси под Потсдамом шлет Дарвину в ответ длинное благодарственное письмо, а еще раньше заверяет секретаря Английского географического общества, что книга Дарвина — «одна из самых примечательных работ», что появились на свет за годы его, Гумбольдта, долгой жизни.

23

May W. Goethe, Humboldt, Darwin, Haeckel, Vier Vortrage. Berlin, 1906, s. 174.