Александр Гумбольдт
Шрифт:
Деньги от императора Николая I Гумбольдт принимал с двойственным чувством: он оправдывал этот шаг тем, что в Петербурге, по его словам, ожидали от поездки по России оживления естественно-исторической и технической мысли в стране.
Гость русского царя
26 марта 1829 года умерла Каролина фон Гумбольдт. Свой последний приют она позднее нашла в фамильном склепе замка Тегель. Сооружен он был по желанию Вильгельма фон Гумбольдта Кристианом Даниэлем Раухом по чертежам и эскизам Шинкеля; венчала его мраморная статуя Надежды работы Торвальдсена (впоследствии этот склеп стал усыпальницей и обоих братьев Гумбольдт).
12 апреля Александр покидает прусскую столицу (он уже произведен в «действительные тайные советники», отныне его следует
Эренберг пришел в естественные науки и медицину после того, как забросил теологию; в 1827 году он стал профессором медицины в Берлинском университете, за плечами у него было уже много естественнонаучных поездок по Северной Африке и Западной Азии. Особое пристрастие Эренберг питал к зоологическим исследованиям и имел большие заслуги в изучении мельчайших организмов. Густав Розе, подобно самому Гумбольдту, сначала посвятил себя горному делу, трудился в шахте, в забое. Его коньком стала минералогия. Он работал в лаборатории Берцелиуса в Стокгольме, пока в 1822 году ему не предложили место хранителя минералогического музея Берлинского университета. У него тоже имелся опыт путешествий в европейское Средиземноморье и в южные области Франции, его исследования внесли существенный вклад в развитие кристаллографии.
Итак, трое немецких исследователей устремились навстречу русской весне. Снег еще покрывал широкие равнины, на реках начался ледоход. Передние колеса тяжелой дорожной кареты снова и снова застревали в грязи. Там, где лошади не могли вытянуть карету, на помощь спешно призывались люди. Семнадцать раз пришлось перебираться через реки на пароме. «Для здешней весны — все это в порядке вещей», — писал Гумбольдт брату.
Много времени уходило на приветственные церемонии, которыми повсюду встречали Гумбольдта, в первую очередь видя в нем гостя императора, а не прославленного ученого.
Гумбольдт предоставил всему идти своим чередом. «Мои светские успехи не поддаются описанию, — читал его брат в одном из писем из Петербурга. — Вся аристократия, все ученые — все постоянно кружится вокруг меня. Нельзя быть принятым с большим почтением и гостеприимством… Почти каждый день я обедаю с императорской семьей в узком кругу: стол накрыт на четыре персоны. Августейший наследник (впоследствии Александр II, которому было тогда 11 лет) непременно должен был дать мне собственный обед, „чтобы он мог потом вспоминать об этом“».
20 мая 1829 года трое немецких ученых в сопровождении обергиттепфервальтера Меньшенина взошли в два дорожных экипажа («кареты очень красивы, и каждая стоит 1200 талеров»), в третьем разместились почтовый курьер и повар.
В Москве они провели четыре дня, и Гумбольдт с удовольствием возобновил знакомство с работающими теперь там профессорами: Лодером, знакомым по Йене, и Готтгельфом Фишером фон Вальдхаймом, зоологом и палеонтологом. Остановка в старой русской столице тоже вылилась в сплошные праздники в честь Гумбольдта. «Тебя вечно приветствуют, впереди кареты обязательно скачет почетный эскорт казаков, постоянно сопровождает охрана, вокруг суетятся распорядители. К сожалению, почти ни минуты не могу побыть один; мне не дают сделать ни шагу, без того чтобы не поддерживать меня под руки, как больного».
Где бы ни находился высокий гость на всем далеком пути: в крупных и малых городах, военных крепостях или даже в отдаленных селениях, повсюду ему оказывали торжественный прием…
Петербургский академик генерал Гельмерсен писал, что «в то время у Гумбольдта (на 60-м году жизни) была еще довольно уверенная походка; при ходьбе он немного наклонял голову вперед. Никогда мы не видели его одетым иначе кроме как в темно-коричневый или черный фрак, с белоснежным галстуком и в цилиндре — даже во время езды, даже в дорожной карете. Поверх фрака он носил длинный, тоже темных тонов, плащ. Его походка была размеренной, медленной, осторожной, но уверенной. Верхом он не ездил никогда, даже на экскурсии. Там, где начиналось бездорожье и карета застревала, он выходил из нее и дальше шел пешком, взбирался на высокие горы или карабкался по груде камней — все это выдавало в нем опытного путешественника: есть навыки, которых не приобретешь в кабинете. Что касается еды и питья, то его умеренность стала притчей во языцех; даже после тяжелого и утомительного пути он неизменно отказывался от изобилия кушаний, которыми из лучших побуждений обыкновенно потчуют гостей русские, хотя это ему стоило немалых усилий. При этом со всеми: и с дворянином, и с неграмотным крепостным он держался одинаково: с той безупречной любезностью, что отличает истинного аристократа».
«Азиатское путешествие»
Повседневно сталкиваясь с картинами русской жизни, Гумбольдт глубоко сочувствовал забитым, неграмотным и угнетенным; если в его силах оказывалось кому-либо помочь, он делал это с искренней готовностью. Вообще же в роли царского гостя Гумбольдт вынужден был отказываться от любых суждений и действий, которые «в таком сложном механизме, как сложившиеся взаимоотношения между привилегиями и правами высших классов и обязанностями низших, могут вызвать только озлобление, не принося ни малейшей пользы». Однако он не преминул дать понять графу Канкрину, как это явствует из его письма русскому министру финансов, что прекрасно заметил нужду порабощенного народа и прекрасно знает жестокие методы, которыми подавляется любое проявление свободы. «Само собой разумеется, что мы ограничиваемся природой неживой и избегаем всего, что связано с общественным устройством и отношениями с низшими классами».
Из Москвы ученые поехали на восток, сначала в Нижний Новгород, а оттуда — вниз по Волге до Казани, которая после пожара 1815 года была восстановлена лишь частично. Из Казани они сделали вылазку, чтобы осмотреть развалины древнего татарского города Булгар. Далее они направились в Екатеринбург, город на границе между Европой и Азией. Из Екатеринбурга Гумбольдт совершил много больших и малых экскурсий в царские гранильни драгоценных камней, на золотые прииски, в родонитовые шахты и на металлургические заводы, а также в район месторождений платины и золота.
Письма Гумбольдта, проходившие через руки царских почтмейстеров, были сдержанными, когда в них заходила речь об общественных порядках. «Все население города вышло мне навстречу. Меня встречали хлебом и солью». Но везде, где только было возможно, власти стремились помешать непосредственному общению именитого путешественника с населением.
Северной точкой их маршрута, в основном проходившего между 50-м и 60-м градусами северной широты, было селение Богословский. Отсюда Гумбольдт двинулся на юго-восток с намерением добраться до алтайского горного массива, через тобольские, барабинские и барнаульские степи. Из Барнаула, располагающегося на Оби у подножия Алтая, он писал брату в начале августа: «Мое поспешное путешествие… идет теперь по однообразным зеленым сибирским лугам, как по морю, — настоящее морское путешествие по суше, во время которого мы исправно проделываем за сутки от 240 до 280 верст. На пути от Тобольска до Тары все шло сносно, но в Каинске и в барабинских степях жара, пыль и желтые комары (местная достопримечательность) совершенно нас доконали… В Каинске нас весьма озадачили известием, что нам два дня предстоит скакать по местности, где разразилась эпизоотия, которая затруднит нам смену лошадей (а нам нужно 25–30) и где умерло много народу во время эпидемии». Позднее Гумбольдту и его спутникам пришлось пережить еще и степную бурю, от которой волны на Оби ходили ходуном, как на море во время шторма, так что о переправе на другой берег нечего было и думать.
Уже от Тобольска ввиду близости границы экспедицию охранял почетный эскорт казаков, а в Барнаул прибыл даже генерал из Томска, чтобы сопровождать ученых в их поездке вдоль линии пограничных укреплений, которую они пересекли у крепости Усть-Каменогорск; севернее озера Зайсан они подошли к границе китайской Джунгарии, где им разрешено было посетить китайскую пограничную заставу.
Таким образом, в середине августа они достигли крайней восточной точки их путешествия, ставшей одновременно и самой южной. Обратный путь предстоял через киргизские степи Семипалатинска, потом — в Омск и оттуда — на запад к Южному Уралу.