Александр I
Шрифт:
В руках у старухи был острый ножик. Она очень ловко срезала ключ и поспешила с ним к двери; замок был отперт, и княжна очутилась на свободе.
– Скорей к оврагу, там стоят кони.
– Так темно, я ничего не вижу.
– Давай, сударка, руку, я поведу.
Они скоро добрались до оврага. Сычиха привычною рукою впрягла одну лошадь, а другую привязала позади телеги.
– Ты садись, а я выведу лошадей.
Софья села в кибитку. Она дрожала, как в лихорадке. Старуха повела под уздцы лошадь. Дорога из оврага была
Наконец они выбрались из оврага и выехали на широкую лесную дорогу; по такой дороге свободно было ехать парою. Сычиха впрягла и другую лошадь, села на облучке, взмахнула вожжами, и сытые кони быстро понеслись.
– Ну, прощай, барин! Счастливо оставаться, домовничай в моей избёнке! – весело сказала Сычиха.
– Как мне благодарить тебя, добрая женщина! Ты спасла меня! – проговорила книжна.
– А ты погоди, сударка: вот предоставлю тебя в Каменки – тогда и отблагодаришь.
– А как звать тебя?
– Зови Сычихой.
– Таких имён я не слыхала.
– Да это не имя, а прозвище, а звать меня Аксиньей.
– Господа, как я, Аксинья, рада! Я на свободе…
– Ещё бы не радоваться! Всяк человек свободе радуется.
– Далеко до Каменков? – спросила княжна.
– Десятка два вёрст будет, – ответила старуха, погоняя лошадей.
– Господи, как далеко!
– А ты, княжна, не бойся, дорога мне известна, скоро доедем.
– Страшно ночью в лесу!
– Чего бояться? В нашем лесу тихо, и злых людей в нём не водится.
Между тем Цыганов спал часов пять подряд, и когда проснулся, было уже совершенно светло; он с удивлением посмотрел на свой перерезанный кушак, валявшийся на траве; Николай хватился ключа – его не было; нетрудно было догадаться, что ключ срезали. Он вскочил и вне себя от гнева и злобы бросился к избёнке: дверь отворена, в избе никого не было.
– Проклятие! Убегла, верно, подговорила старую чертовку – вместе и убегли. О, если бы мне их поймать!..
Цыганов побежал к оврагу за лошадьми – ни лошадей, ни кибитки не было.
– Всё, всё пропало! Обманули, провели! И я, дурак, церемонился с этой куклой! А ты, проклятая хрычовка, за всё ответишь мне. Попадись, я задушу тебя, гадину! – кричал Цыганов, посылая проклятия и княжне, и Сычихе.
Он поджёг хибарку старухи и любовался, как огонь пожирал ветхое жилище и убогое добришко старухи; через час и следа не осталось от избы; только печной остов одиноко стоял на поляне.
– Куда теперь идти? Надо подальше скрыться из здешних мест: теперь искать меня будут. Не везёт мне в жизни… Пойду куда-нибудь. Деньги у меня водятся. Э, как ни жить, лишь бы жить…
И, успокоившись от душившего гнева и злобы, Цыганов быстро замаршировал по дороге к Москве.
ГЛАВА III
– Что это, Пётр Петрович: я замечаю большую перемену в твоём обращении с Дуровым, что это значит? – как-то раз спросил князь Сергей у своего приятеля.
Тот как-то поморщился и тихо ответил:
– Тебе так кажется: никакой перемены. Я с Дуровым хорош по-прежнему.
– Не говори! Ты даже, как я заметил, нередко говоришь с ним на «вы», называешь его не Дуровым, а господином офицером. Скажи, Пётр Петрович, ты чем-нибудь им недоволен?
– С чего, князь, взял? Я очень, очень доволен молодым офицером! Он исправен по службе, храбр, старателен – единственный пример для всех.
– Уж и единственный! Ты преувеличиваешь, друг сердечный!
– Я преувеличиваю? Нисколько. Она, то есть он, удивительный человек!
– Опять-таки преувеличиваешь!
– Молодая женщина оставляет всё дорогое, любящее и решается сражаться в рядах нашей армии! Своим геройством и отвагою служит примером всем нам… – с жаром говорил Пётр Петрович. Он в своём увлечении забыл данное слово Дуровой никому не открывать, что она женщина. – Это идеальная, беспримерная женщина! В сражении кругом ад кромешный, кровь рекою льётся, от стонов и криков голова кружится, а она и бровью не моргнёт
– Постой, постой! Про кого это, приятель, ты с таким увлечением рассказываешь? Кто эта идеальная женщина? Я не понимаю. Ведь я с тобою говорю про Дурова! – с удивлением посматривая на Зарницкого, сказал Гарин.
– И я говорю… то есть нет, – я сам не знаю, что болтаю, чёрт возьми!
Пётр Петрович растерялся и не знал, как вывернуться.
– Я говорю про Дурова.
– Ну, и я про неё.
– Про неё? Кто это «она»?
– Тьфу, чёрт! Опять спутал. Князь, чего ты меня сбиваешь? – рассердился Зарницкий.
– Помилуй, я и не думаю.
– Ну чего ты лезешь ко мне с этим Дуровым!
– Послушай, Пётр Петрович, этот Дуров – не Дуров, а Дурова?.. не мужчина, а женщина?
– Что ты ещё выдумал? – Зарницкий покраснел и опустил голову.
– Ты сам себя выдал, приятель!
– Я, я? – переспросил бедный Пётр Петрович.
– Да, ты. Проговорился, голубчик!
– Ну, ну, проговорился, что же из этого?
– Ничего особенного. Я и сам подозревал в этом молодом человеке женщину.
– Подозревал – и только? По нежному сложению он точно напоминал женщину, но по своему мужеству и геройству – твёрдого, закалённого в битвах воина. Да что! – и не одни мы с тобою, а вся армия, все приняли её за мужчину!
– Ну, были исключения. Твой денщик Щетина первый не хотел признать Дурову за Дурова.
– Да, братец, он оказался дальновиднее нас.
– Расскажи, пожалуйста, Пётр Петрович, как ты проник в эту тайну? Ведь Дурова так хорошо себя замаскировала.
И едва только полковник Зарницкий окончил свой рассказ, как ему удалось открыть, что храбрый молодой офицер не мужчина, – дверь в барак отворилась, и вошла Надежда Андреевна Дурова.