Александр II. Весна России
Шрифт:
«Эпоха Толстого» была для университетов и для системы образования в целом одним из наиболее злосчастных эпизодов в русской истории. Одно из самых ужасных деяний Толстого для интеллектуального будущего целого поколения проистекало из его представлений о желательном содержании учебных курсов. Развитию научных знаний, которые превозносились его предшественником, он ставил в вину формирование «материалистического и поверхностного» духа, свойственного молодому поколению. Чтобы это исправить, он в буквальном смысле «очистил» программы гимназических курсов от естественно-научных дисциплин и заменил их преподаванием истории и литературы, которое осуществлялось под строгим административным надзором. Зато упор был сделан на преподавание мертвых языков, грамматики и математики, признанных менее опасными. Преподавателям было приказано осуществлять неусыпный надзор за своими учениками и друг за другом, вплоть до того, чтобы «докладывать» в министерство о «вредных настроениях», которые грозили посеять смуту в коллективе. В университетах были введены аналогичные ограничения и тот же призыв сохранять моральную и политическую бдительность, прибегая к доносам. Студенты, подозреваемые в том, что они разделяют передовые идеи, исключались по результатам экзаменационной сессии.
Другими назначенными в этот период деятелями консервативного толка являлись: граф Константин Пален, псковский губернатор, бывший центром притяжения консервативной аристократии и пришедший на смену либеральному министру юстиции Замятину, являясь до этого на протяжении года (1867–1868) его помощником, а на должность министра внутренних дел был назначен А. Тимашев — бывший шеф жандармов, протеже Шувалова, сменивший на этом посту Валуева, поставленного во главе Министерства государственных имуществ.
Однако Александр II не желал быть заложником какой бы то ни было политической группы. Поэт Тютчев сказал по этому поводу: «Монарх никогда не окажется связанным по рукам и ногам из-за какой-нибудь одной-единственной политической фракции, он тем более производит впечатление человека, лично пытающегося оказывать влияние, чем более он занимается поиском другого, диаметрально противоположного мнения для того, чтобы занять срединное положение и укрепить тем самым свой авторитет». Действительно, для характеристики Александра II в этот трудный период показательно то, что, находясь под давлением различных группировок, еще не оправившись от растерянности, вызванной организованным на него покушением, он прежде всего стремился укрепить свою личную власть. Ни один аргумент в пользу безопасности, из числа тех, которые ему непрестанно приводил глава полицейского ведомства, не мог поколебать его желание сохранить свою власть и возможность вести независимую политическую линию. Этим объясняется, что в данный период, назначая на наиболее ответственные должности фигуры, олицетворявшие поворот к репрессивной политике, — главы министерств юстиции, внутренних дел, народного просвещения, — он в то же время старался сохранить в своем окружении министров, являвшихся воплощением реформистского курса. В том числе Рейтерна, министра финансов, который оставался на своем посту до 1878 г.; Д. А. Милютина, которому впоследствии удалось реформировать военный строй империи, несмотря на поток критики, обрушиваемый на него консервативным лагерем, и попытки Шувалова поставить вместо него своего протеже, генерала-адъютанта П. В. Альбединского, ставшего в итоге наместником Балтийских провинций. Находясь под натиском непрекращающихся нападок, Милютин вскоре предпринял попытку подать в отставку. Однако при том что правление Шувалова продлилось всего восемь лет, Милютин остался на занимаемой должности до конца правления Александра II. Не является ли это признаком того, что политические симпатии императора и после 1866 г. были в большей степени на стороне реформаторского лагеря? Третьим уцелевшим из этого лагеря был министр иностранных дел Горчаков, который также сохранил занимаемое положение до конца царствования Александра II и даже в первые годы правления Александра III, хотя после Берлинского конгресса утратил всякое влияние.
Неудавшееся покушение в Париже
В июне 1867 г. Александр II получил приглашение от Наполеона III посетить всемирную выставку, проводившуюся в Париже. Он отправился во Францию в сопровождении Горчакова, по-прежнему надеясь заручиться поддержкой французского императора при пересмотре условий Парижского договора. На самом деле вояж был вызван размолвкой, произошедшей между двумя монархами. Наполеон III был обеспокоен стремлением Бисмарка объединить германские земли и русско-прусским сближением. Франция также оказалась на грани катастрофы в Мексике, где император Максимилиан доживал свои последние дни. Таким образом, Париж проявлял признаки сильного беспокойства и тем не менее отказывался каким-либо образом поддержать требования России, полагая, что приглашения будет достаточно для того, чтобы удовлетворить стороны.
Визит был тщательно подготовлен, и Александру II вместе с наследником и великим князем Владимиром, был оказан теплый прием. Празднества были бурные, и полиция не смогла уберечь русского императора от лиц, выказывающих сочувствие полякам, которые при его появлении кричали: «Да здравствует Польша, мессир!» И именно из Польши была сделана новая попытка покушения на жизнь императора. 6 июня Александр II и Наполеон III возвращались с военного смотра, на котором они присутствовали вместе с королем Пруссии, когда произошло повторение того, что случилось в прошлом году: при подъезде экипажа раздался выстрел, а за ним — второй. Хотя Александр не был задет, никто ни на секунду не усомнился в том, что выстрелы были сделаны в его сторону. На этот раз исполнителем покушения оказался высланный из России двадцатипятилетний поляк, что явилось для Александра II облегчением по сравнению с выстрелом, произведенным русским Каракозовым. Однако происшествие не сказалось на развитии франко-русских отношений. Оно свидетельствовало о некотором недостатке бдительности со стороны французской полиции, якобы гарантировавшей безопасность высокого гостя, тем более что — и это было одной из главных претензий с русской стороны к Наполеону III — беглые поляки развернули в Париже открытую кампанию против России. Тот факт, что наиболее активных из них не удалось удержать вдали от столицы в течение июня 1867 г., наводил Александра II на мысль, что французская империя управлялась недолжным образом.
Александр II решил остаться в Париже, вняв мольбам Наполеона III и императрицы Евгении, которые на следующий день после покушения направились к нему с визитом и пытались объяснить, насколько унизительно им было оказаться в роли столь непредупредительных хозяев. Они заверили его, что нападавший действовал в одиночку, по своему собственному желанию, что прежде всего указывало на его некоторую психическую неуравновешенность. Александр II полагал, что это преступление должно было караться так же строго, как и то, что произошло в России, иными словами, смертной казнью, и он даже подумывал о том, чтобы воспользоваться своим высоким положением и потребовать милости для осужденного. Но его иллюзии вскоре развеялись: адвокат нападавшего выступил с блистательной речью, в которой доказывал, что страдания, выпавшие на долю Польши, оправдывали тот факт, что поляк жертвовал своей жизнью в попытке отнять жизнь у того, кто разрушил его отечество; обвиняемый был приговорен к тюремному заключению. Французская пресса восторженно встретила речь в защиту осужденного, предрекая, что тот вскоре окажется на свободе. Александр II не имел более ни малейшего желания проявлять свою благосклонность. Однако он без тени страха принял участие в дальнейших празднованиях и по прошествии нескольких дней вместо того, чтобы вернуться в Россию, как он ранее намеревался, опасаясь после покушения за свою безопасность, задержался в Париже. У него имелось веское основание, о котором вскоре стало известно французской полиции и которое создало трудности для обеспечения безопасности царственной особы: Екатерина Долгорукая тайно приехала к Александру после итальянской «ссылки», на которую она была обречена на протяжении последних нескольких месяцев.
Этому периоду неофициального пребывания Александра II и Екатерины в Париже, ставшему для них настоящим медовым месяцем, суждено было оказать глубокое влияние на их отношения. Неудавшееся покушение, сколь бы мало страху оно ни нагнало — гораздо меньше, чем покушение Каракозова, поскольку поляк в Париже был никудышным стрелком, да и само происшествие больше походило на маскарад, — тем не менее напомнило возлюбленным об опасностях, которые угрожали императору, даже за пределами его родной страны. Еще более сблизившись вследствие произошедших событий и долгой разлуки, имея большую свободу для встреч, чем в российской столице, вдалеке от двора и сплетен, они, практически не таясь, дали развитие своим романтическим отношениям. По возвращении в Петербург, император позаботился о том, чтобы девушка поселилась неподалеку от дворца и стала фрейлиной императрицы, чтобы участвовать в приемах и свободно перемещаться по дворцу. Их связь более не была тайной. Если царь направлялся в Царское Село или в Ливадию, она отправлялась вслед за ним, а тремя годами позднее также сопровождала его в поездке на воды в Эмс. Он отдался своей страсти с тем большей силой, что для стареющего человека любовь, казалось бы, должна была быть достоянием прошлого. Поначалу расположившись неподалеку от дворца, Екатерина со временем все глубже и глубже проникала в его покои. Связь приобрела полуофициальный характер, а императрица несла свое бремя с величайшим достоинством, все более, однако, замыкаясь в своем печальном и болезненном состоянии, что еще сильнее толкало Александра II к Екатерине, являвшейся воплощением молодости, здоровья и радости жизни.
Он взял себе за привычку, которой оставался верен до последних дней, даже когда Екатерина жила вместе с ним, писать ей дважды в день, сообщая утром о своей любви, а вечером подводя итоги прожитого дня — их дня, их радостей и их печалей. В период с 1866 по 1881 г. он написал почти 4 тыс. писем, чтение которых одновременно захватывает и помогает лучше понять характер Александра II. Эти письма, каждое из которых было прочитано и положено в основу настоящего исследования, безусловно, не являлись шедеврами с точки зрения стиля или глубины мысли. Но они являлись отражением очень большой любви, которая оставалась неизменной на протяжении пятнадцати лет, прошедших под знаком единства Александра II и Екатерины — Кати, как он ее называл, и особенно того внимания, которое император, одновременно неся на себе всю тяжесть управления государством, уделял той, что вошла в его жизнь.
В письмах мало говорится о политике, хотя они и дают представление о той роли, которую стремилась играть Екатерина, о занимаемом ею положении, о вносимых ею предложениях. Но Александр II всегда наибольшее внимание уделял деталям повседневной жизни, настроению своей возлюбленной, порой бывавшей не в духе: положение любовницы ее раздражало, и она не скрывала, что дожидалась смерти императрицы, которая позволила бы Александру быть с ней не таясь. Еще одним предметом его постоянной заботы было здоровье Кати, и этой теме в переписке отводится столько же места, сколько во время путешествий занимала тема его собственного здоровья в переписке с отцом. На самом деле в этой переписке речь больше всего идет о здоровье. Когда у этой не состоявшей в законных отношениях пары родились дети (начиная с 1872 г.), Александр II дважды на дню стал осведомляться о любом насморке и повышении температуры. Если попытаться резюмировать содержание всех этих тысяч писем, в первую очередь необходимо отметить заботу об этой второй семье императора, об их материальном и моральном благополучии. Сколько страниц было написано после возвращения с прогулки с Катей и детьми, когда император испытывал потребность выразить, как он счастлив, вспомнить во всех подробностях проведенные вместе часы! Находясь вдали от Кати во время Русско-турецкой войны, Александр ставит заботу о возлюбленной в один ряд со своими военными и дипломатическими обязанностями. Удаленность друг от друга объясняет также и то, что в их диалоге более заметное место заняли политические вопросы. Самодержец, чьи портреты, написанные в то время, изображали человека с суровым и немного печальным лицом, в своих письмах предстает жизнерадостным, трогательно приветливым собеседником. Тот факт, что он до самой смерти питал такую большую любовь к женщине, которая всегда отвечала ему взаимностью, но при этом не всегда была любезна, сердясь на него, жалуясь, требуя от него чего-то, как о том свидетельствуют их письма, заставляет думать, что Александр II был гораздо более сложной личностью, чем о нем принято обыкновенно судить.
К тому же по натуре он был консервативным в семейном отношении человеком, даже если временами, до 1866 г., и проявлял признаки легкомыслия. Он не играл с семейными ценностями. Его отношение к любимой сестре, Марии Лейхтенбергской, является тому доказательством. Рано овдовев, она тайно вышла замуж за графа Григория Строганова, родила от него нескольких детей и умоляла брата принять этот морганатический брак и дать ей разрешение на проживание в России. Достойный наследник своего отца, глава императорской фамилии, он остался непреклонен, как и в случаях с остальными членами царствующей семьи, являясь противником подобных союзов. Если обстоятельства его «второй жизни» и ставили его в противоречие с его собственными принципами, он, несомненно, испытывал от этого страдания.