Александр III: Забытый император
Шрифт:
– Фелицын! Это вы?.. – крикнул он.
– А, Сахаров, – отозвался тот. – Le grand due m’a envoy'e pour voir ce Qui ce passe ici. [88]
– Вот видите, что здесь делается, – не без яда сказал Сахаров. – Изо всех сил стараемся. Доложите это великому князю.
Фелицын, треща по-французски, продолжил свои расспросы, видимо, нисколько не желая явиться к начальнику отряда.
Зашевелился Гурко:
– Сахаров! Кто там еще?
– Ординарец главнокомандующего поручик Фелицын, ваше превосходительство! Его императорское высочество прислал поручика
88
Великий князь послал меня узнать, что здесь происходит (фр.).
– Позовите его! – глухо приказал Гурко. Фелицын поднялся на курган.
– Это ваша лошадь? – поинтересовался генерал.
– Так точно, ваше превосходительство, – ничего не понимая, отвечал поручик.
– Садитесь, поезжайте в штаб главнокомандующего и доложите, чтобы подобных ординарцев во вверенный мне отряд не присылали! – И обращаясь к Сахарову: – Напишите записку в полевой штаб, а то, быть может, он не передаст моих слов в точности…
Затем Гурко снова растянулся на земле, изредка вскидывая бинокль. На турецком редуте горел большой пожар: пылали подожженные нашей артиллерией палатки и шалаши. Треск ружейной пальбы не умолкал ни на минуту. Между тем все собравшиеся на кургане сошлись во мнении, что несогласованность артиллерийских залпов привела к неуспеху. Бой продолжался уже десять часов кряду. Под Телишем егерский полк целый день геройски сдерживал турецкие войска, но они могли прорваться и подойти ночью. Наконец, и Осман-паша мог сделать вылазку из Плевны.
Так или иначе, приходилось принимать быстрое решение. При свете фонарика Гурко и Нагловский составили новую диспозицию. На курганчике все приготовились к тяжелой, бессонной ночи.
Еще начальник штаба не закончил писать, как подскакавший всадник осадил перед Гурко коня. Это был его ординарец ротмистр Скалой.
– Редут в наших руках! – доложил он взволнованным голосом.
– Что такое? Как в наших руках? – изумился, поднимаясь с земли, Гурко.
– Сию минуту войска ворвались и заняли редут… Турки сдались…
– Ура! – вырвалось у генерала.
– Ура! – подхватили все на курганчике.
– Красухин, коня! – приказал Гурко. – А что же значат ружейные выстрелы на редуте, ротмистр?
– Это лопаются в огне турецкие патроны… Они лежат повсюду, и кучами, и в ящиках, – ответил Скалой.
Генерал дал своему коню шпоры и помчался к редуту. Свита во весь опор понеслась за ним, перескакивая через ровики и кучи мертвых тел.
Редут был озарен красным широким заревом, на фоне которого четко рисовались силуэты русских солдат. Собравшись группами, они подхватили «ура!» мчавшегося к ним генерала. Вверх полетели шапки, иные солдаты надевали шапки на штыки. Громовое, опьяняющее «ура!» стояло в воздухе. Солдаты кинулись навстречу Гурко – словно живое море окружило генерала и его свиту.
– Молодцы, дети, молодцы! – глухим суровым голосом повторял он, скрывая волнение.
Яркое зарево пожара, в котором, как при сильной перестрелке, трещали лопавшиеся патроны, освещало происходящее. Пленные, положившие оружие на редуте, были выведены и стояли кучей; их оказалось 2289, остальные полегли на месте во время сражения. К Гурко подвели турецкого генерала Ахмеда-Февзи-пашу, лицо которого было мрачным. Он низко поклонился и стал, опустив голову. Гурко протянул ему руку и сказал:
– Уважаю в вас храброго противника!..
Затем он обернулся к солдатам:
– Дети! В сегодняшней победе главная заслуга ваша! Вы были сами себе командирами!..
Они встретились на Волынской горе в редуте командира лейб-волынцев Мирковича, два самых знаменитых генерала – Гурко и Скобелев, в сопровождении ординарцев, начальников частей и штабистов.
Накануне Скобелев известил Гурко о том, что по достоверным сведениям турки ночью намерены сделать усиленную вылазку из Плевны. Гурко тотчас отправил ординарцев к Горному Дубняку и Телишу, чтобы задержать движение выступивших в поход гвардейских частей. Холодной лунной ночью он услышал треск ружейной пальбы и глухие удары орудий. Гурко вызвал Нагловского, опасаясь, что Осман-паша решился на прорыв из Плевны на юг по Софийскому шоссе. Но затем перестрелка стала стихать и к пяти часам умолкла вовсе.
– Егунда! Демонстгация! – картаво рубил слова тридцатипятилетний Скобелев.
На его подвижном, украшенном усами с подусниками лице мальчишески сверкали синие упрямые глаза.
– Вон они, тугки, извольте полюбоваться, из воинов пгевгатились в землекопов. Забыли пго винтовку и не гасстаются тепегь с лопатой.
В самом деле, турецкие укрепления, расположенные от редута Мирковича всего на расстоянии каких-нибудь восьмисот – тысячи сажен, были усеяны рывшими, копавшими, укреплявшими насыпь солдатами. За ложементами спокойно разъезжал на белой лошади турецкий офицер. Гурко только усмехнулся в бороду и обратился к батарейному командиру:
– Дать залп из двух орудий!
Разговор генералов продолжался как ни в чем не бывало.
Турки после выстрела мгновенно скрылись за насыпью, но через минуту снова появились с лопатами. Число любопытных даже возросло, и опять загарцевал офицер на белой лошади.
– А ну катани по ним шрапнелью! – уже не шутя приказал Гурко артиллерийскому офицеру и снова заговорил со Скобелевым о предстоящем походе, который не даст Мехмету-паше собраться с силами, отсидевшись за Балканским хребтом.
После второго залпа турки попрятались вовсе, зато на их стороне показался белый дымок.
– Ложись! – раздался крик дежурного фейерверкера, и все, кто был на редуте – генералы, штабные офицеры, ординарцы, денщики – кинулись на землю.
Гурко и Скобелев даже не переменили позы, рассуждая о предстоящей кампании.
Турецкая граната с воем, шипением и свистом влетела в редут и зарылась. Офицер-артиллерист бросился к месту упавшего снаряда, вытащил еще горячую от полета неразорвавшуюся гранату и положил ее перед генералами.
Через минуту раздался новый крик: «Ложись!», и новая граната, просвистев в воздухе, зарылась рядом с первой.
Гурко и Скобелев поднялись на насыпь. Ни тот, ни другой не хотели выказать осторожность, которую можно было бы истолковать как робость.
Между тем в свите все были в крайнем волнении, так как знали, что турки обыкновенно отвечают одним выстрелом более, чем пущено в них. Надо было ожидать третьей гранаты, которая при новом крике «ложись!» не замедлила удариться в землю шагах в пяти от генералов.