Александр Юдин
Шрифт:
Перед пасхой Пономарчук и Юдин отпросились ко всенощной.
Пономарчук сообщил:
— Егорыч организует маевку, нужно красное полотнище, нужны мы, чтобы посоветоваться. Идем!
— Пойдем. Но лучше поодиночке.
— Конечно.
…Безлюдно и темно ночью на улицах рыбачьего поселка. Ветер повизгивает в ветхих оконных переплетах, воют собаки. Кое-кто в церковь пошел, ко всенощной. Но лишь кое-кто. Рыбаки — народ не религиозный: почти в каждой хате горит свет, доносятся пьяные голоса, смех.
Вот знакомый переулок, домик Егорыча. Юдин постучался
Юдин замер в нерешительности.
Полицейских было двое. Один, перепрыгнув лужу, быстро подходил к матросу, другой был уже почти рядом. Вот он! Саня мгновенно откинулся всем телом назад, ударил, что было силы в лицо, и, перепрыгнув через упавшего, ринулся бежать. Сзади послышался свисток, потом где-то сбоку и спереди ответили, а потом, прорезывая глушь ночи, завыли полицейские свирели. Пробежав по кривой улице квартала два, Саня увидел, что навстречу движется группа полицейских. Повернуть обратно? Нет. Сдвинув бескозырку набекрень, пошатываясь, пошел навстречу полицейским. Они почти бежали и около угловой калитки остановили его.
— Эй ты, куда идешь? — спросил самый высокий.
— Я? Сюда, — откликнулся Саня, показывая головой на калитку. Прислушался. Преследователей не было слышно. Очевидно, жандармы ошиблись, свернули в переулок.
— А ну, идем, — неуверенно проговорил высокий. — Проверим, приглашен ты тут, али врешь.
В домике ярко светились окна, слышались молодые голоса, звуки гитары. «Конец, — подумал Юдин, — все пропало». Он подошел с полицейскими к двери, постучал отрывисто, резко, как к Егорычу, три раза. На пороге появилась нарядная девушка.
— Это к вам? — сипло спросил жандарм.
Юдин умоляюще смотрел в лицо незнакомке. Оно искрилось смехом. Секунду помолчав, она подала руку.
— Ох, Ванюша, а я тебя не узнала. — И к полицейскому: — Да, это наш!
Дверь захлопнулась.
Юдин сначала был ошеломлен всем происшедшим, потом на лице его изобразилось недоумение. Но незнакомка, смеясь, сорвала с него бескозырку и спросила:
— Ловко? А?
И Саня засмеялся вместе с нею. Возвращаться к дому Егорыча или в город было бессмысленно.
— Я хочу, чтобы вы действительно были нашим гостем, — улыбнулась хозяйка, — раздевайтесь и проходите.
Юдин не возражал.
В комнате сидели два парня в украинских вышитых рубахах и девушка, худенькая, голубоглазая, с длинной черной косой. Саня был весело представлен всем, как старый знакомый. Виноградное вино, которое поднесла незнакомка, подняло настроение, и он начал рассказывать новым знакомым о себе, о тяжелой службе на корабле. Беловолосый парень убрал в сторону вино. Тяжелые руки его спокойно лежали на коленях. Другой, смуглый, точно негр, ерошил пятерней вихрастую шевелюру.
Разошлись
Маша была учительницей. Работала в селе Усатове, близ Одессы. В пасхальную неделю школьники не учились, и она гостила у сестры.
После неожиданного знакомства девушка часто вспоминала молодого моряка. Он понравился ей: сильный, добрый! Придет ли еще? Обещал. А может, не придет?..
Саня пришел…
Весна того года была на редкость яркой.
Юдин старался использовать всякую возможность, чтобы встретиться с Машенькой, с Марьей Ивановной.
Вечерами они часто сидели вдвоем, плотно завесив окна, читали политическую литературу. Спорили.
А иногда мечтали.
— Вот обвенчаемся, — говорил Юдин, теребя черные клочковатые волосы, — и в Сибирь махнем. Там сыновья наши, и мы вместе с ними, новую жизнь строить будем!
— Обязательно, — улыбалась счастливая Маша.
И Юдин, зажмурив глаза, представлял себе горячее зауральское лето, замирающее в тягостной истоме Васильковское озеро, пестрые гусиные стада на берегу и словно наяву слышал крик матери: «Сань-ка-а-а-а! Айда ужина-а-а-а-ть!»
Многое не случилось так, как они мечтали. В августе 1914 года началась война, и вскоре царские ищейки арестовали Егорыча. Марии Ивановне пришлось уйти со службы и с чужим паспортом уехать в Киев.
— Увидимся ли еще, Машенька? — спрашивал провожавший ее Юдин.
— Непременно.
Они были беззаветно верны великим идеалам партии коммунистов. Они были верны и друг другу. Прошло более полувека с тех пор. Вот отрывок из письма родственницы Александра Алексеевича и Марии Ивановны Тамары Сомовой автору этой книжки:
«Я пишу вам от имени моей мамы. Она больна и не может писать. Она рассказывала мне о моем дедушке и бабушке, о комиссаре Юдине и его жене. Мама была любимой племянницей дедушки. И мама говорит: «Никакие грозы, войны, никакие мелочи жизни не мешали им быть счастливыми. У таких людей надо учиться всему, всей жизни!»
Одесса-главная бурлила. Приказом командующего были запрещены все увольнения и отпуска, весь личный состав находился на кораблях в полной боевой готовности. Уходили на Румынский фронт воинские части, располагавшиеся в Одессе и округе. Прибывали на станцию эшелоны раненых. Развертывались новые и новые лазареты.
С первых дней большевики Одессы, в частности Черноморской транспортной флотилии, повели среди солдат и матросов широкую агитационную работу, разъясняя грабительский характер войны.
Царская охранка не знала покоя. Морская тюрьма была переполнена революционно настроенными моряками. Но спасти загнивающую монархию было уже невозможно.
Поздним ноябрьским вечером 1916 года, когда море вскипало от шторма и замирали в непроглядной темени сигнальные огни, в кубрик к Юдину спустился грузный Никита Пономарчук. Юдин, только что закончивший вахту, устало дремал на провисшей койке.