Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка
Шрифт:
Крупская и Коллонтай вошли в пристройку. Секунду поколебавшись, за ними последовала Арманд.
В аудитории, ещё сохранившей запах столярной мастерской, на Александру с любопытством смотрели восемнадцать пар внимательных глаз.
— Товарищи, сегодня вам прочтёт реферат на тему «Образ новой женщины в современной беллетристике» известная деятельница российского и международного социацистического движения Александра Михайловна Коллонтай, — глухо произнесла КрупСкая и села на свободное место в середине зала.
Раздались вежливые аплодисменты.
Александра подошла к самодельной кафедре, отыскала глазами подмеченное ею раньше лицо молодой работницы и, как бы обращаясь только к ней, спокойно и неторопливо
— Кто такая новая женщина? Существует ли она? Не есть ли это плод творческой фантазии новейших беллетристов, ищущих сенсационных новинок?
Оглянитесь кругом, присмотритесь, задумайтесь, и вы убедитесь: новая женщина — она есть, она существует. Вы её уже знаете, вы уже привыкли встречаться с нею в жизни на всех ступенях социальной лестницы, от работницы до служительницы науки, от скромной конторщицы до яркой представительницы свободного искусства. И что всего поразительнее: вы гораздо чаще наталкиваетесь на новую женщину в жизни и только за последние годы начинаете всё чаще и чаще узнавать её облик в героинях изящной литературы. Жизнь десятилетиями тяжёлым молотом жизненной необходимости выковала женщину с новым психологическим складом, с новыми запросами, с новыми эмоциями, а литература всё ещё рисовала женщину былого, воспроизводила отживающий, ускользающий в прошлое тип. И только Тургенев слегка коснулся новой женщины своей мягкой кистью.
Флобер писал «Мадам Бовари» в то время, когда рядом с ним, в плоти и крови, жила, страдала и утверждала своё человеческое и женское «я» такая яркая провозвестница нарождавшегося нового женского типа, какой являлась Жорж Санд.
Толстой разбирался в эмоциональной, суженной вековым порабощением женщин психике Анны Карениной, любовался милой, безвредной Китти, играл темпераментной натурой самочки Наташи Ростовой в то время, когда безжалостная действительность туго скручивала руки всё растущему, всё увеличивающемуся числу женщин-людей.
Кто же такие эти новые женщины? Это не «чистые», милые девушки, роман которых обрывался с благополучным замужеством, это и не жёны, страдающие от измены мужа или сами повинные в адюльтере, это и не старые девы, оплакивающие неудачную любовь своей юности, это и не «жрицы любви», жертвы печальных условий жизни или собственной «порочной» натуры. Нет, это какой-то новый, «пятый» тип героинь, незнакомый ранее, героинь с самостоятельными запросами на жизнь, героинь, утверждающих свою личность, героинь, протестующих против всестороннего порабощения женщины в государстве, в семье, в обществе. «Холостые женщины» — так всё чаще и чаще определяют этот тип.
Новые, холостые женщины — это миллионы закутанных в серые одежды фигур, что нескончаемой вереницей тянутся из рабочих кварталов на заводы и фабрики, к станциям кольцевых дорог и трамваев в тот предрассветный час, когда утренние зори ещё борются с ночною тьмою... Холостые женщины — это молодые или уже увядающие девушки со свежей душой и головой, полной смелых мечтаний и плацев, что стучатся в храмы наук и искусства, что деловитой мужской походкой обивают тротуары в поисках грошового урока, случайной переписки...
Длинной пёстрой лентой разворачивается перед нами недавно начавшееся шествие героинь нового женского облика. Впереди, расчищая густые, колючие заросли терновника современной действительности, идёт своей спокойной, гордой, решительной поступью работница Матильда, героиня одноимённого романа Карла Гауптмана. Терновник жизни до крови ранит руки, ноги её, терзает ей грудь. Но не дрогнет уже это окаменевшее, закалившееся в горе и муках лицо, лишь глубже врезаются горькие складки у рта, лишь холоднее блеск её непреклонно-гордого взора. Житейская грязь и пошлость не прилипают к её опрятным одеждам. Растёт, крепнет личность Матильды, и каждая новая боль, каждая новая
Рядом с Матильдою, мягко ступая своими загорелыми, потрескивающимися от жары и непогоды босыми ногами, бредёт рязанская уроженка Татьяна (М. Горький, «Записки прохожего»). Ходит с такими же бесприютными, как она сама, бездомными. Ходит по свету и ищет своего счастья. Растрогал душу её проходящий, заплакала, загорелась и отдалась ему просто, правдиво, как отдаются, вырывая у жизни свои маленькие земные радости, одинокие, «холостые» поневоле женщины, но жизнь свою связать с проходящим не захотела. И ушла, тихо улыбнувшись ему на прощание.
Идут Матильда и Татьяна, раздирают терновники жизни, прочищают руками и грудью свою новую дорогу к желанному будущему. А за ними толпятся, спешат вступить на новопроложенный путь новые женщины других социальных слоёв. И их цепляют, ранят оставшиеся ветки колючего терновника, и их ноги, непривычные к хождению по острым камням, покрыты запёкшимися ранами, и по их следам бегут красные струйки крови. Но остановиться нельзя: тесной, непрерывной вереницей прибывают всё новые и новые на проложенный путь, и всё шире становится дорога... Горе ослабевшей!.. Горе обессилевшей!.. Горе оглянувшейся назад, в уходящую даль прошлого!.. Её столкнут с дороги тесные ряды спешащих вперёд... В густой толпе идущих по новому пути женских образов мы узнаем героинь всех национальностей, всех общественных слоёв. Впереди вырисовывается красочная фигура артистки Магды (Зудерман, «Родина»), этой гордой своим искусством, своим достижением девушки-женщины, с её дерзновенным для женщины девизом: «Я — это я, и только через себя я стала такой, какая я есть». Магда переступила через традиции бюргерского дома провинциального городка, она бросила перчатку в лицо буржуазной морали. Но гордо стоит она, «согрешившая», в доме родительском. Магда знает цену своей личности и непреклонно защищает своё право быть такой, какая она есть. «Перерасти свой грех — это ценнее той чистоты, что вы здесь проповедуете».
В толпе новых женщин, величаво подняв свою красивую голову, уверенно ступает женщина-врач Лансовело (Коллет Ивер, «Принцессы наук»), типичная холостая женщина. Её жизнь — наука и врачебная практика. Её храм и дом одновременно — клинические залы. Среди коллег-мужчин она завоевала признание и почтение; мягко, но упорно отклоняет она всякие матримониальные попытки с их стороны. Для любимого дела, без которого она не могла бы жить и дышать, ей нужны её свобода, её одиночество. Строгие одежды, размеренная жизнь по часам, борьба за практику, торжество самолюбия при победе её над диагнозом коллеги... На читателя уже веет холодом от образа «эмансипированной женщины». Но, как бы в случайно подсмотренной сцене он вдруг узнает докторшу совсем с другой стороны. Каникулы — и она со своим «другом», тоже врачом, отдыхает на лоне природы. Здесь — она женщина, здесь царит её женское «я». Воздушные, светлые одежды, радостный смех...
Перегоняя величавую докторшу, несётся, спешит горячая Тереза (Шницлер, «Путь к свободе»), вся огонь, вся стремление. Она — австрийская социалистка, пламенная агитаторша. Побывала в тюрьме. С головой ушла в партийную работу. Но когда волна страсти захлёстывает и её, она не отрекается от блеснувшей улыбки жизни, она лицемерно не кутается в полинялую мантию женской добродетели, — нет, она протягивает руку своему избраннику и уезжает на несколько недель испить из кубка любовной радости и убедиться, насколько он глубок. Когда же кубок оказывается плоским, она отбрасывает его без сожаления и горечи. И снова за работу... Для Терезы, как и для большинства её товарищей-мужчин, любовь — лишь этап, лишь временная остановка на жизненном пути. Цель жизни, её содержание — партия, идея, агитация, работа.