Алексей Михайлович
Шрифт:
И запросто, как равного, потрепал Корепина по плечу.
Бунтари и рейтары с нескрываемым удивлением глядели на князя и ничего не понимали: «Уж не хмелен ли поручик, что со смердом, как с господарем, беседу беседует? Аль замыслил недоброе что?»
Кропоткин отступил и уже грозно крикнул:
— А не обскажешь ли, смерд, какая пригода повела вас на смуту да на верную смерть?
Савинка попытался ответить, но, князь остановил его резким взмахом сабли и повернулся к рейтарам.
— Сам сказывать
Лицо его покрылось багряными пятнами, а круглый с ямочкой подбородок запрыгал, как у плачущего ребенка.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — начал он.
— Шел бы на середу, не слыхать нам! — взволновались задние ряды гилевщиков.
— Братья рейтары! — во всю силу легких крикнул князь и смело пошел в самую гущу толпы. — Гляньте-ко на людишек, коих мы призваны смертью поразить!
Рейтары от неожиданности побросали поводья.
— Хмелен! Ей-право, хмелен! — раздалось уже вслух.
— Хмельного отродясь и не нюхивал я! — возмущенно отозвался поручик. — А ныне, доподлинно, захмелел… Ибо кто не захмелеет, на лики глядучи смутьянов сих? Лики их сини, как у удавленников, и телеса тощи, как у преподобных, приявших подвиг великопостования.
Его голос сорвался, почерневшее лицо покрылось мелкими каплями пота, глаза закипели слезами. Низко склонив голову, он отвесил безмолствующим рейтарам глубокий поклон, коснувшись рукою земли.
— Не ведаю, как вы, — выдохнул он чуть слышно, — а я не подниму меча противу труждающихся и обремененных.
И с неожиданной силой воткнув саблю в землю, переломил ее надвое.
Толпа ахнула, испуганно отступила, но точас же с ревом бросилась к князю. Высоко, как могучий клич мятежников, взлетел на воздух Кропоткин.
— Слава! До века!…
Когда толпа немного успокоилась и пришла в себя, один из капралов спрыгнул с коня и опустился перед поручиком на колени.
— О многих людишках немочных поминал ты златыми устами своими, а про то упамятовал, что и нам воры денежные медью жалуют жалованье, что и мы, как и иные протчие, убоги ныне и сиры.
— На коней! — властно скомандовал князь. — За мной! — с Ильинки, четко отбивая шаг, двигались стрелецкие роты.
Савинка и Куземка выстроили гилевщиков рядами.
— Не выдавай, православные! — ухарски сдвинул Корепин шапку набекрень и по-разбойничьи свистнул…— А, не выдавай, православные!
Кропоткин натянул поводья и ринулся навстречу наступающим ротам. Немного времени понадобилось ему для того, чтобы привлечь на свою сторону войско. Обозленные недоеданием и неполучением жалованья, стрельцы с первых же слов, не задумываясь, перешли на сторону взбунтовавшегося народа.
Со всех концов Москвы сбегались на площадь несметные толпы.
— К царю!… На Коломенское! — призывал Савинка.
— На Шорина!… На
— Воля!
— На Шорина!
— На Милославского!
— Не выдавай, православные! Бей изменников!
Полный напряжения и тревоги, Савинка обходил подземелья.
Дрожащая рука его подносила факел к перепуганным лицам заключенных, а в сердце все глубже проникали тоска и отчаяние: «Нету, давно уже нету! И косточек не осталось…» Наконец, в одном из подвалов он нашел Таню. Она висела, прикованная железами к стене.
Корепин вгляделся в ее лицо и в ужасе отступил.
— Таня! — взрогнули своды от жуткого крика. — Татьяна!
Восковое лицо женщины болезненно передернулось и в широко открытых стеклянных глазах на мгновение вспыхнул слабый признак сознания. Костлявые пальцы собрались щепоткой, точно для крестного знамения. Но тут же голова бессильно упала на изъязвленное плечо. Слипшиеся космы седых волос перекинулись на глаза, задев щеку Савинки.
Невольная гадливость охватила Корепина от этого прикосновения, точно по телу поползли мокрицы, но он с негодованием стряхнул с себя это чувство и взял женщину за руку.
— То я, Савинка твой… Слышишь, Таня?… Танюша!…
Она как— то странно подергала головой и, захватив серыми губами клок своих волос, начала жевать их беззубыми деснами.
— Глянь, пчела… Пчелочки!… Динь-динь… звенят!… Глянь, глянь, в лес пчелочка улетела… уле-у-у-у-у…
Она жалко заплакала, вздрагивая всем телом, мотая головой, и вдруг раскатисто захохотала. Смех становился все безудержней, бурней, безумней. Тело прыгало в чудовищной страшной пляске, голова больно билась об острые камни стены; жутко звякали и словно прихихикивали ржавые железа.
Коренин обеими руками ухватился за стрельца, чтобы не упасть.
— Свободи от желез, — попросил он срывающимся голосом и, хватаясь за стены, ушел из подземелья.
Товарищи Корепина освободили женщину от цепей. Свежий воздух и свет подействовали на Таню, как на рыбу, выброшенную из воды. Она смятенно забилась по земле, потом вскочила, бросилась к забору, но тут же рухнула Корепину на руки.
Савинка снес ее в избу и уложил на лавку.
— Пущай пообдышится, — сочувственно вздохнул помогавший ему стрелец и безнадежно поглядел на узницу.