Алексей Михайлович
Шрифт:
— Государь батюшка, — сказал он, кланяясь, — дозволь твою душу потешить! Здесь у нас, в Коломенском, силач оказался. Дозволь его с Антропкою свести!
Царь засмеялся. Глаза его вспыхнули оживлением.
— Хорошо удумал, боярин! — сказал он ласково. — Веди их обоих сюда. Потешимся!
Боярин поклонился и торопливо пошел из сада. Он вернулся через несколько минут, ведя с собою запыленного, усталого на вид юношу. Царь с изумлением посмотрел на него.
— Это и есть твой боец? — спросил он насмешливо.
— Нет, — тихо ответил
А юноша упал перед царем на колени и громко заговорил:
— Я, государь батюшка, твой холопишко, дворянский сын Никитин. А послали меня к тебе князья Теряев и Куракин из Москвы.
— Али что случилось? — тревожно спросил царь.
— Случилось, государь! — ответил Никитин. — Людишки замутилися; голытьба поднялась. Шумят на Москве — половина двинулась к тебе в Коломенское. Я обогнал их в пути. Князь Теряев наказывал тебе беречься, а князю Милославскому припрятаться.
Словно грянул гром с ясного неба, так поразила всех весть, раздавшаяся внезапно среди общего веселья. Бояре побледнели и понурились. Князь Милославский стал белее полотна, а лицо государя приняло скорбное, страдающее выражение.
— Вот они, слуги мои верные, — тихо произнес он, — второй раз меня с моим народом ссорят!
Он опустил голову. Потом поднял ее и сказал:
— Князь Хованский! — Красивый мужчина лет сорока вышел из толпы и преклонил колени. — Поезжай не мешкая. Успокой, спроси, чего надобно? Скажи — мы рассудим, чтобы всем хорошо было, и сейчас сами на Москву будем!
Князь поклонился и пошел из сада. Из толпы выдвинулся молодой Петр и упал царю в ноги.
— Государь батюшка, — произнес он, — дозволь мне вместе с Хованским ехать! Там мой полк стоит!
Царь ласково кивнул ему головой.
— Добро! — сказал он. — Поезжай!
Князь Петр стукнул лбом и побежал догонять Хованского.
Его сердце трепетно билось и замирало. Княжна Куракина оставалась в Москве, и он трепетал, думая об опасности, которой она подвергалась; а Никитин все время стоял на коленях, пока царь не обратил на него внимания.
— Встань, добрый молодец, — сказал он ему ласково, — спасибо тебе на послуге. Хоть и не радостную весть мне принес. Жалую тебя к руке! Поди к нам в покои, отдохни и подкрепись!
Никитин приблизился к царю, поцеловал руку и пятясь пошел к выходу. Царь встал. Веселье окончилось.
— Пойти, — сказал он Морозову, — подумать, что делать тут! — И он тяжелой, медленной поступью пошел ко дворцу. Часть бояр осталась в саду. Всем было не по себе. Всякий знал, по примеру прошлого, что теперь идет в Москве разгром их животов, и никто не смел в то же время отлучиться от двора.
Терентий тихо осенил себя крестным знамением и подумал: «Вот и идет наказание за отступничество. Верно говорил Аввакум: тяготеет над нами карающая десница Господа…»
XV ПРОДОЛЖЕНИЕ
Ни слова не говоря друг другу, пригнувшись к шеям коней,
Москва шумела, как море в осеннюю непогоду. Целый день громили боярские хоромы, целую ночь шло пьянство; то тут, то там вспыхивали пожары. Стая диких зверей, выпущенных на волю, не так страшна, как разъярившаяся чернь, а она разжигала себя криками, убийствами и вином. Мирон, увлеченный местью, ни о чем не думал, кроме как о Матюшкине; зато его товарищи вспомнили ремесло и грабили везде, что можно и где можно. Они уже оделись в дорогие кафтаны ярких цветов, опоясались саблями и выглядели молодцы молодцами. Пьяная голытьба из боярских погребов выкатывала бочки с вином и медом и пила хмельное из серебряных ковшов и драгоценных кубков.
Князья Теряев и Куракин сидели в осаде Их дома со всех сторон окружила бунтующая чернь и с гамом ломала ворота, а князья заперлись в домах, окружили себя немногими верными холопами и готовились умереть в неравном бою.
Княгиня Теряева, обнявшись со своею невесткою, плакала и дрожала в своем терему.
В терему Куракиных происходило то же.
Княжна, бледная, как весенний снег, княгиня, дрожащая как осиновый лист, плакали и кричали, им вторили мамка с сенными девушками, а со двора несся гул пьяной и буйной черни и резкие удары бревен в ворота.
Стрелецкие полки снарядить не успели, и отдельные их отряды тревожно метались по городу, затевая стычки, в которых иной раз были побеждаемы, иной раз побеждали сами — и тогда волокли своих пленных в приказы, которые отстаивались заплечными мастерами.
Хованский и Петр влетели в город, чуть забрезжил день.
Было еще три часа утра, а Москва уже шумела, как морской прибой.
— Я к своим рейтарам! — сказал Петр.
— А я на площадь! — ответил Хованский. — Прощай!
— Князь, — промолвил Кряж, — накинь мой зипун, а то нас, как пить дать, с коней сволокут.
— Давай!
Кряж быстро отвязал от седла свой серый зипун и накинул его на князя. И было самое время. Прямо навалила огромная толпа, запрудив всю улицу.
Они прижались к забору. Их кони насторожили уши и пугливо вздрагивали. Толпа приближалась.
Впереди шел огромный детина в парчовом кафтане и, махая бобровою шапкою, кричал:
— Всех бояр изведем, братцы! Поклонимся царю-батюшке и скажем: будь сермяжным, а не боярским царем!
— Го-го-го! Карачун боярам! — гремела толпа.
— Эй, жги, говори! Над боярами что хочешь, то твори! — визжал чей-то голос.
— Кого бить теперь?
— Куракина с Теряевыми добивать надо!
— К ним, к ним!
И с этими криками толпа поравнялась с нашими всадниками.
— Это что еще за птицы? — закричали из толпы. — На конях народ давить, а? Чьи холопы?!
Кряж толкнул Петра и тотчас ответил:
— Теряевские! От них убежали и коней увели. Все хоть есть чем их попомнить.